— О моих комнатах такого не скажешь, — проговорил Лука и повернулся к двери. Я должен идти. Пришлю вам обогреватель. Конечно, когда капитальный ремонт закончится, везде будет центральное отопление. Когда вы снова приедете, вам будет хорошо и тепло.
— Да, — согласилась Каролина, глядя в окно: внизу из канала выходило большое грузовое судно. — Но не знаю, когда это будет. Это зависит от того…
— Когда вернется ваш сын, — закончил за нее Лука.
Их глаза встретились.
— Да, — снова сказала она.
Лука направился было к дверям, но остановился.
— Останьтесь еще на несколько дней. Отец написал по электронке, что они едут домой. Им жаль расставаться с внуками, но у мамы плановый визит к врачу. Вам хорошо бы встретиться с ними и выяснить, помнит ли папа что-нибудь о своей нянюшке.
— Спасибо, — сказала Каролина. — Мне бы хотелось.
— Моя мама — американка. Она сможет побеседовать с вами по-английски, это для нее большая радость. Она устает постоянно говорить по-итальянски и по-венециански.
— А что, есть отдельный венецианский язык?
— О да, он сильно отличается. Старшее поколение до сих пор его использует.
— Тут у вас столько всего завораживающего, даже хотелось бы остаться подольше.
— Почему бы и нет?
— Из-за работы, дохода, бабули, сына…
— Вы любите свою работу?
Каролина снова замялась. Почему этот человек, которого она едва знает, обладает способностью заглядывать ей в душу, читать мысли? Почему его так это интересует?
Она пожала плечами.
— Она нас кормит, но я не использую там ни своего образования, ни таланта.
— А это…
— Дизайн одежды. Я окончила художественный колледж.
— Вот как! Значит, искусство — это у вас наследственное. И чем бы вы хотели заниматься? Посрамить Армани?
Каролина поразмыслила, неуверенная в себе.
— Теперь уже не знаю. Раньше я думала, что могу создать блестящую коллекцию, но такой, как Джош, не была никогда. Ему всегда хотелось разрушать стереотипы и делать эпатажные вещи. А меня больше тянет к красоте и чистым линиям.
— Да, я вижу. Что ж, вы можете продать мне квартиру и пустить вырученные деньги на собственный модный дом.
Она улыбнулась.
— Звучит заманчиво, правда.
— Подумайте об этом, — он улыбнулся ей в ответ. — Скоро увидимся.
Когда Лука ушел, Каролина обнаружила, что все еще смотрит на дверь. Неужели, пока он ее тут очаровывает, его юристы ищут способ от нее избавиться? Или, может, он попытается выкупить у нее квартиру за бесценок? Ей просто-напросто хотелось знать, можно ли доверять ему.
Глава 27
Джулиет.
Венеция, воскресенье, 3 сентября 1939 года
В это воскресное утро колокола дразнили нас своей безмятежностью. «Все хорошо, все спокойно, — вызванивали они. — Можете идти к мессе, как обычно. Все в порядке». Голуби беззаботно хлопали крыльями, в чистом голубом небе нарезали круги чайки. Синьора Мартинелли сходила в церковь.
— Мы все должны усердно молиться, чтобы не произошла еще одна катастрофа, — сказала она. — Нам не пережить снова таких страданий, как в предыдущую войну. — Она с жалостью посмотрела на меня. — Вы слишком молоды. Наверно, ничего толком не помните, правда?
— Мне всего четыре было, когда война началась, но я помню, как мама плакала, когда отца забрали на фронт, — сказала я. — Он вернулся с тяжелым ранением, от которого так и не смог оправиться. И у нас в деревне есть мемориал с именами погибших. Столько сыновей не вернулось! Вы правы, надо молиться, чтобы такое не повторилось.
Поэтому я наконец-то перешла мост, ведущий к англиканской церкви Святого Георгия, и села там на скамью, вбирая в себя простоту белых стен и темного полированного дерева, а еще — безмятежно спокойный свет, падавший сквозь витражи на плиточный пол. Я пыталась молиться, но в голове теснились настолько противоречивые мысли и тревоги, что было никак не сосредоточиться. С тех пор, как умер отец, я разучилась ощущать близость Бога, мне казалось, что он нас оставил. Поэтому я просто сидела как статуя, слушала службу, преисполненную веры и надежды, губы шевелились, повторяя слова знакомых гимнов — «Господь, наша опора в минувшем и грядущем» и «Сражайся на стороне добра», — а потом вышла из храма все такой же опустошенной и не понимая, что мне делать.
Кстати, церковь была полна. Я и понятия не имела, что в Венеции столько моих соотечественников. Думаю, среди них были и туристы, но многие знали друг друга и явно жили здесь. Я заметила мистера Синклера, консула, с которым познакомилась на суаре у графини. Когда мы вышли после службы, он приветствовал меня кивком головы.
— Вижу, мисс Браунинг, вы все еще тут. Но теперь, я так понимаю, поедете домой?
— Я пока еще не решила, — ответила я. — Меня тут уверяли, что Венецию не затронет никакая война. Мол, никто не посмеет ее бомбить. И еще говорят, что Италия вообще пока не готова воевать и Муссолини сперва хочет создать сильную армию.
— В целом так и есть, — сказал мистер Синклер. — Но Муссолини подписал пакт о ненападении с Гитлером. Мы можем оказаться втянутыми в войну, хотим того или нет. Всем придется выбирать, за кого они, и Италия будет на стороне Германии.
— Вы уверены, что будет война? — спросила одна из женщин. — Неужели мистер Чемберлен не сумеет снова заключить мир? Пусть бы Германия захватила Польшу, в конце концов, это же часть их исторической территории, правда?
— Если не остановить Гитлера, он станет хватать все, что ему приглянется, и подгребет под себя всю Европу, — сказал мистер Синклер. — Боюсь, война неизбежна. Мы начертили линию на песке, а Гитлер ее переступил. Не знаю, как долго Италия сможет оставаться в стороне.
И наша мрачная группа разошлась в разные стороны. А в два часа того же дня мы услышали по радио, что Англия и Франция объявили Германии войну.
После этого мне стало ясно, что надо ехать домой, несмотря на страстное желание остаться. Нельзя было допустить, чтобы мама оказалась во время войны без моей поддержки, пусть даже с ней жила тетушка Гортензия. И нельзя подвергать себя риску оказаться в ловушке во враждебной стране, если боевые действия в этих краях все-таки начнутся. Я гадала, вернулся ли Лео в город. Мне ужасно не хотелось уезжать, не попрощавшись.
На следующий день я пришла в академию. В воздухе висело напряжение. Парни-итальянцы шептались о том, что будут делать, если их призовут. На войну никто не хотел.
— Моего брата убили в Абиссинии, — говорил один из них. — Совершенно зря погиб. Зачем вообще Италии эта Абиссиния? Какой от нее толк? Только чтобы Муссолини мог потешить свое тщеславие, мол, у него теперь империя.
