Третья метафора — метафора взлетной полосы, на которой находится человечество (хотя не все люди осознают, что оказались в самолете). Длина взлетной полосы неизвестна, поэтому нельзя сказать наверняка, поднимемся ли мы на такой уровень цивилизации, что уже не будем ощущать ее недостатков, или замедлимся и резко затормозим, дорогой ценой удержав цивилизацию в состоянии вынужденной экономии. А может быть, человечество погибнет в авиакатастрофе? На подобной взлетной полосе мы оказались впервые за всю историю — мы не знаем технических возможностей своей машины, и у нас нет карты местности, к которой мы направляемся. Метафора взлетной полосы не приносит утешения, олицетворяя крайнюю степень неопределенности, типичной для эпохи антропоцена. Перед нами разные возможные сценарии будущего. Ждет ли нас климатический апартеид с акцентом на развитии системы безопасности и принятии антимиграционных законов в благополучных странах? Или нам удастся провести радикальную социальную реформу, которая приведет к более справедливому распределению экономических благ?
[527] Метафора взлетной полосы отражает подвешенное состояние цивилизации. Как и Карлссон, я боюсь, что люди эпохи антропоцена могут слишком поздно очнуться от своего оптимистичного сна о полете в неведомое, исследовании космоса и еще не изобретенных потрясающих технических решениях.
Исчерпала ли себя парадигма устойчивого развития?
Участники спора об антропоцене отмечают, что парадигма устойчивого развития явно исчерпала себя
[528]. Она помогла ввести в экологическую политику объективные научные критерии, близкие к экономическим. Отказ от субъективных духовных категорий и радикализма, свойственного экологам в 1970‐е годы, открыл простор для размышлений о возможностях равномерного развития и принес пользу в той мере, в какой способствовал достижению согласия между экологическими активистами, политиками и представителями промышленности. Это согласие, бесспорно, позволило претворить в жизнь множество ценных для окружающей среды проектов и решений. Но их оказалось недостаточно. Они не привели к эффективному устойчивому развитию, а неолиберальная рыночная система поставила экономику разных стран мира на грань экологического кризиса в масштабах планеты.
Главный недостаток экологической мысли в русле парадигмы устойчивого развития заключался в том, что под влиянием господствующих экономических тенденций технический и социальный прогресс оказался подчинен логике рынка. Чем больше экополитика отдельных сообществ зависела от выводов экономических экспертов, тем больше сужались рамки коллективного воображения. Сообщества были уже не в состоянии рассуждать о собственном будущем иначе, нежели в терминах очередных прибыльных технических новшеств, индивидуального потребительского выбора или торговли эмиссионными квотами
[529].
Как пишет Люк Семаль, еще в 1970‐е годы и в начале 1980‐х в сфере «зеленой политической мысли» преобладало убеждение в необходимости отказаться от экономического роста. Учитывая доминирующие модели мышления, принять такую позицию было трудно, поэтому тех, кто выступал за защиту окружающей среды, причисляли к радикалам. Хотя в упомянутом ранее докладе «Наше общее будущее», представленном Международной комиссией по окружающей среде и развитию ООН, подчеркивалась связь между нищетой, экономическим неравенством и экологическим кризисом, официальное принятие концепции устойчивого развития оставляло место для погони за так называемым «зеленым ростом». Именно поэтому идея устойчивого развития представлялась более приемлемой с точки зрения экономической политики
[530]. Однако опасности антропоцена, на которые указывают науки о Земле как системе, побуждают решительно отвергнуть экономический рост и начать борьбу с текущей экономической политикой, из‐за которой планетарные границы обозначаются со все большей — и все более болезненной — отчетливостью. Наблюдая невосполнимый ущерб, который мы день за днем наносим окружающей среде, мы осознаём, что сейчас имеют смысл только намного более последовательные экологические идеи и меры.
До сих пор одно из важнейших, хотя и ошибочных, направлений экологической мысли строилось на отсутствии достаточно убедительных аргументов против отделения экономического роста от материальных условий производства. В неоклассической экономической теории на первый план вышла концепция, в которой экономический рост предстает как усиление интенсивности денежного оборота на данной территории, а не как взаимодействие человека с его материальным окружением. Такое мышление помешало экономистам уделить должное внимание метаболическим процессам. Обмен питательных веществ между растениями и животными, плодородность почв, циркуляция продуктов и ресурсов между городом и деревней остались за рамками доминирующих экономических моделей.
И все же, как показывает, например, Жан-Батист Фрессо, альтернативная терминология существовала. Экономический рост можно было рассматривать в категориях взаимозависимости экосистем. Если бы только мы сделали упор на понятие экосистемы как совокупности живых организмов, которые вместе борются за выживание на конкретной территории, успешно существуют в различных симбиозах и общими усилиями создают себе жилище (греч. «ойкос»
[531])! Возможно, если бы мы мыслили в категориях циркуляции, равновесия и необходимости возобновления ресурсов, дело бы не дошло до истощения планеты и отчуждения человека от окружающей среды
[532].
Авторам работ об устойчивом развитии вменяют в вину, что они редко ставят фундаментальные этические вопросы в отношении господствующих экономических моделей
[533]. А нам между тем жизненно необходима чуткая к проблемам окружающей среды этичная экономика, которая бы рассматривала стимулирование потребления и пропаганду гипериндивидуализма как позорные, скандальные явления
[534].
