Поэтому не исключено, что антропоцен правильнее было бы называть рубежом, а не одной из эпох
[395]. В статье с ироничным названием «Антропоцен, Капиталоцен, Плантациоцен, Ктулуцен: создание племени» (Anthropocene, Capitalocene, Plantationocene, Chthulucene. Making Kin) Донна Дж. Харауэй задается вопросом, перешагнули ли мы уже границу, за которой последствия наших действий неизбежно меняют саму суть «игры» жизни на Земле — жизни для каждого, всех форм жизни
[396]. Каких доказательств этого факта мы ждем: изменения климата, превышения норм токсичности или данных об ущербе, который наносит использование экстремальных технологий, таких как добыча газа и нефти из сланцев?
[397] По словам Харауэй, мы живем в эпоху «скорби о невосполнимых потерях»
[398]. В эпоху разрушения убежищ для живых существ, коллапса системы.
По мнению Харауэй, эпоху больших перемен (которые нам все-таки нужны) нельзя называть антропоценом
[399], продолжая придерживаться прежних, антропоцентричных категорий. Поэтому американский философ предлагает оперировать более адекватными понятиями
[400]. Одно из них — плантациоцен. Мы живем во времена выращивания в огромных масштабах монокультур, истощающих почву, промышленного сельского хозяйства, промышленного рыболовства и животноводства. Мы превращаем планету в плантацию, выжигаем тропические леса, провоцируя необратимые процессы утраты биоразнообразия и целых экосистем
[401]. Земля теперь представляет собой огромный ботанический сад, где образцы исчезнувших видов тешат взор человека-империалиста
[402].
Еще одно понятие — ктулуцен. Оно происходит от названия одного из видов паука, Pimoa cthulu, обитающего в Калифорнии, а само это название пришло из языка гошутов — племени индейцев из группы шошонских народов, проживающих в штате Юта. «Хтонический» — греческое слово, означающее силы земли, присутствие которых проявляется во всем
[403]. Харауэй важно подчеркнуть глубинную взаимозависимость живых существ, сообща формирующих экосистемы. Поэтому она и говорит о множественности видов. Харауэй — философ, всецело поддерживающий такие предложенные Латуром и Стенгерс понятия, как «наземные существа», «размещение», формирование стабильной общности или Гея. Она пишет: «Гее свойствен аутопоэзис, то есть способность выстраивать самое себя, поддерживать собственные границы, она изменчива, динамична и стабильна в определенных, а не в каких-то иных условиях. Нельзя сводить ее к сумме частей, потому что она представляет собой совершенную, целостную систему, что проявляется и в форме аномалий, в наборе параметров, которые сами по себе чувствительны к динамичным процессам внутри системы»
[404].
По мнению Анны Лёвенхаупт Цзин, коллеги Харауэй, в постприродную эпоху человеческую природу тоже следует рассматривать в категориях межвидовых взаимосвязей
[405]. Не стоит говорить об исключительности человека и его автономии. Такие разговоры направят нас по ложному пути. Если интерпретировать историю сквозь призму сосуществования человека с другими видами, мы обнаружим глубинную взаимозависимость. Любое живое существо влияет на другие организмы за счет своих сезонных ритмов рождаемости и моделей развития, а также за счет расширения своих территорий. Не только люди создают себе среду обитания. Если мы изменим вектор мышления в эпоху антропоцена, правильнее сказать, что это зерновые культуры «одомашнили» человека, вынудив его оставить кочевой образ жизни. История аграрных обществ, как и эпоха колониализма, в свою очередь, свидетельствует о тесной связи судьбы человека и других существ. Без сохранения своеобразного равновесия, зависящего от сохранения экологических ниш, в которых будут развиваться другие виды, мы тоже не сможем существовать.
В книге «Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма» (The Mushroom at the End of the World. On the Possibility of Life in Capitalist Ruins) Цзин утверждает, что организмы, в наибольшей степени сформировавшие облик планеты до появления на ней человека, — бактерии и грибы
[406]. Может быть, мы заняли их место — место существ, поглощенных преобразованием своего окружения на всех уровнях? История отношений человека с различными видами грибов — видами, ему сопутствующими, — необычайно увлекательна. Грибы живут в симбиозе с другими видами, например с корнями растений; они обогащают почву, отвечают за процесс гниения, накапливают в себе тяжелые металлы, они обеспечивают ферментацию, позволяя производить продукты питания, алкоголь и пенициллины. История наших отношений с грибами — это еще и разрушительные заболевания, убивающие сельскохозяйственные монокультуры (как, например, картофельная болезнь), и вред, который причиняет плесень.
Антропоцен — эпоха, когда вмешательство человека по определению заметнее, чем влияние других геологических факторов
[407]. Своего рода «онтологическая неуверенность»
[408] и нестабильность — приметы нашего времени. Однако неуверенность предполагает открытость и чуткость к другим. Нежданные происшествия меняют нас самих
[409]. Зыбкий, нестабильный мир антропоцена — это одновременно и мир без цели, без телеологии: «Неувязка в том, что прогресс потерял смысл»
[410]. Капитализм зашел в тупик. Вот почему в таком контексте уместнее говорить не о прогрессе, а об ассамбляже — непреднамеренной согласованности действий, коллективных попыток вместе с другими видами продлить свое существование.
