От костров ночью светло как днем. Мясо Луносвета путешествует в кишках пятидесяти человек. Дед, думает Омир, знал бы, что делать. Он бы распознал первые признаки хромоты, лучше бы заботился о копытах Луносвета, придумал бы какое-нибудь лекарство из трав и воска. Дед, различавший присутствие птиц там, где Омир их не видел, направлявший Листа и Шипа одним лишь цоканьем языка.
Омир зажмуривается от дыма и вспоминает, как погонщик под Эдирне рассказывал про грешника в аду. Черти, говорил погонщик, каждое утро наносят ему тысячи ран, таких маленьких, что он не умирает. Весь день раны подсыхают, покрываются корочкой, а на следующее утро, когда они только-только начинают заживать, их вскрывают заново.
После утреннего намаза Омир идет к Древу, которого оставил на пастбище, и вол не может встать. Он лежит на боку, один рог смотрит в небо. Мир поглотил его брата, и Древ готов отправиться следом. Омир встает на колени, гладит Древу бок, смотрит, как отражение неба дрожит в воловьем глазу.
Смотрит ли сейчас дед на то же облако, и Нида, и мать, и он с Древом – все пятеро следят за проплывающим над ними всеми белым очертанием?
Анна
Церковные колокола больше не звонят каждый час. Анна проходит через кухню – голод змеей разворачивается в животе – и останавливается в дверях, глядя в ночное небо над двором. Гимерий говорил, пока луна растет, конец света не наступит. Однако сейчас луна убывает.
– Сперва, – шептала вдова Феодора у очага, – будут войны между народами. Затем явятся лжепророки. Скоро звезды падут с неба, а затем и солнце, и все обратятся в пепел.
У Марии ноги стали совсем белые, в нужник ее приходится носить на руках. Они дошли до последней части кодекса, и некоторые листы настолько испорчены, что Анна разбирает одну строчку на три страницы. Ворона летит через небесную бездну, кувыркается между зодиакальными созвездиями.
С этих икаровских высот, паря на крыльях, осыпанных звездной пылью, я видел землю далеко внизу такой, какова она на самом деле: пригоршней грязи среди бескрайнего простора. Ее царства были не более чем паутинками, ее воинства – крошками. Потрепанный ветрами и опаленный, обессиленный, лишившийся половины перьев, я без всякой надежды летел между созвездиями, когда вдруг приметил далекое сияние, золотую филигрань башен, клубы облаков…
Текст обрывается. Строки расплылись от воды, однако Анна их сочиняет: город из серебряных и бронзовых башен, окна сияют, на крышах полощутся флаги, птицы всех видов и расцветок носятся кругами. Усталая ворона летит со звезд.
Вдалеке грохочут ядра. Пламя свечи дрожит.
– Он никогда не терял веры, – шепчет Мария. – Даже когда смертельно уставал.
Анна задувает свечу, закрывает кодекс. Думает о том, как Одиссея выбросило волнами на феакийский берег.
– Он обонял среди звезд аромат жасмина, – говорит она, – и фиалок, и лавра, и роз, винограда и груш, бесчисленных яблок и бесчисленных смокв.
Подле иконы святой Коралии стоит шкатулочка, которую Анна забрала в брошенной мастерской итальянцев. На треснувшей крышке – дворец с множеством башен. Писцы говорили, в Урбино есть люди, которые делают линзы, позволяющие видеть за двадцать лиг. Люди, способные нарисовать льва так похоже, что кажется, сейчас он выпрыгнет из страницы и съест тебя.
Наш господин мечтает создать библиотеку лучше папской, говорили они, библиотеку, где будут все когда-либо написанные книги. Чтобы она стояла до конца времен.
Мария умирает двадцать седьмого мая, все женщины дома молятся рядом с ней. Анна кладет ладонь сестре на лоб и чувствует, что та холодеет.
– Когда ты снова ее увидишь, – говорит вдова Феодора, – она будет одета светом.
Хриса поднимает Мариино тело легко, словно стопку высохшего на солнце белья, и несет через двор к воротам Святой Феофании.
Анна сворачивает аксамитовое оплечье – пять довышитых птиц в сплетении цветущих лоз. В какой-то другой вселенной, возможно, рыдает вся семья: их мать и отец, тетки, двоюродные братья и сестры, маленькая церковь убрана розами, певчие поют ангельскими голосами. Душа Марии плывет среди херувимов, винограда и павлинов, как на ее вышивке.
В кафоликоне
[24] Святой Феофании монахини денно и нощно молятся перед престолом Божьим. Одна указывает Хрисе, куда положить тело, другая накрывает Марию саваном, третья уходит звать священника. Анна сидит на каменном полу рядом с сестрой.
Омир
После смерти его волов время рассыпается. Омира вместе с насильно завербованными христианскими мальчиками и рабами-индийцами отправляют к нужникам – жечь нечистоты. Они валят зловонную массу в ямы, заливают горящей смолой, потом Омир и мальчики постарше мешают в ямах шестами, шесты обгорают и становятся все короче. Вонь пропитала его одежду, волосы, кожу, и скоро, завидев Омира, люди кривятся не только из-за его лица.
Над головой кружат хищные птицы, мальчиков осаждают огромные безжалостные мухи. Май сменяется июнем, и между палатками нет тени. Исполинская пушка, которую они притащили с таким трудом, треснула. Защитники города перестали чинить свой разбитый ядрами частокол. Все чувствуют, что осада скоро кончится. Либо оголодавший город капитулирует, либо османы отступят, пока отчаяние и болезни не начали косить лагерь.
Мальчики рядом с Омиром говорят, что султан, да благословит его Всевышний и да продлит его царствование, считает, близится решающий час. Стены ослаблены во многих местах, защитники изнурены, и последний штурм их опрокинет. Лучших бойцов, говорят они, поставят сзади, а самых необученных и плохо вооруженных бросят вперед. Мы окажемся, шепчутся мальчики, между градом камней с укреплений и бичами султанских чаушей позади. Однако другой мальчик говорит, что Всевышний их сохранит, а если они погибнут, то в будущей жизни получат награды без числа.
Омир закрывает глаза. Как он гордился, когда любопытные дивились росту Древа и Луносвета, когда люди тысячами стекались хоть пальцем потрогать блестящую пушку. Способ уничтожить большое посредством маленького. Но что они уничтожили?
Махер садится рядом, вынимает из ножен кинжал и принимается ногтем соскабливать с лезвия ржавчину.
– Я слышал, завтра штурмуем город. На рассвете.
Оба Махеровых вола тоже давно пали. Глаза у него ввалившиеся.
– Это будет прекрасно, – говорит он, однако голос звучит неуверенно. – Мы нагоним на них страху.
Вокруг крестьянские сыновья сидят, держа щиты, копья, дубинки, топоры, молоты, даже камни. Омир так устал. Смерть станет избавлением. Он думает о христианах на стенах, о тех, кто молится в домах и церквях города, и гадает, как же один Бог может управляться с мыслями и страхами такого числа людей.
Анна
Вечером она присоединяется к женщинам и девочкам между внешней и внутренней стенами – таскает к парапетам камни, чтобы сбрасывать их на головы сарацинам, когда те пойдут на штурм. Все усталые и голодные, никто больше не поет гимнов, не ободряет других словами. Перед полуночью монах втаскивает на внешнюю стену водяной орган и принимается извлекать на него дикие завывания – будто стонет в ночи умирающее животное.
