– Списки когда-нибудь иссякнут? – однажды спросил я.
Тогда связной единственный раз снял очки. Глаза у него были серые, под цвет души, мертвые и пустые.
– Всегда найдутся те, кто противится прогрессу.
Все еще падал снег, когда я вышел на Рамблу. То была мелкая ледяная пыль, она не успевала сгуститься и носилась сонмом сверкающих пятнышек по ветру, от которого перехватывало дыхание. Я свернул на Новую улицу, теперь превратившуюся в темный туннель между забытыми остовами полуразрушенных танцевальных залов и призрачных мюзик-холлов, которые всего несколько лет назад до самой зари переполняли улицу блеском и шумом. Тротуары пропахли мочой и сажей. Я прошел по улице Ланкастер до дома тринадцать. Два старых фонаря на фасаде лишь чуть-чуть процарапывали сумрак, однако можно было различить афишу, прикрепленную к обгоревшей деревянной двери, закрывавшей проход:
«ТЕАТР ТЕНЕЙ,
вернувшийся в Барселону после триумфальных
гастролей по всему миру, представляет новый и грандиозный
спектакль марионеток и автоматов
с эксклюзивным и загадочным номером
звезды Парижского мюзик-холла мадам Изабель,
ее волнующим “Танцем Полуночного Ангела”.
Каждую ночь, в 12 часов».
Два раза я постучал кулаком, подождал, проделал это снова. Через минуту услышал шаги по ту сторону двери. Дубовая филенка подалась на несколько сантиметров; явилось лицо женщины с серебристыми волосами и с глазами такими черными, что зрачок, казалось, разлился по всей роговице. Изнутри струился влажный золотой свет.
– Добро пожаловать в Театр Теней! – объявила она.
– Я ищу сеньора Санабрию, – произнес я. – Полагаю, он меня ждет.
– Вашего друга здесь нет, но если хотите пройти, представление вот-вот начнется.
Я проследовал за дамой по узкому коридору, потом по лестнице, спускавшейся в подвал. Дюжина пустых столиков окружала сцену. Стены обтягивал черный бархат, огни рампы иглами прокалывали клубы пара, висевшие в воздухе. Несколько клиентов томились поблизости. Барная стойка, составленная из потускневших зеркал, и углубление для пианиста, погребенного в сиянии медного цвета, дополняли панораму. На пурпурном занавесе, опущенном, была вышита фигура марионетки – Арлекина. Я сел за столик напротив сцены. Санабрия обожал театр марионеток. Обычно говорил, что они более всего напоминали ему людей, стоящих на двух ногах.
– Даже больше, чем шлюхи.
Бармен принес мне рюмку, предположительно, бренди, и удалился. Я закурил и стал ждать, когда погасят свет. Вскоре полумрак сгустился, складки пурпурного занавеса медленно заскользили. Фигура ангела-разрушителя, подвешенная на серебристых нитях, опускалась на сцену, размахивая черными крыльями посреди клубов синеватого пара.
Когда я по пути в Барселону открыл конверт с деньгами и информацией и начал читать машинописные странички, то сразу понял, что на сей раз фотографии клиента не будет. Она не нужна. В ту ночь, когда мы с Санабрией покинули Барселону, учитель, руками останавливая кровь, струившуюся по моей груди, пристально взглянул мне в лицо и улыбнулся.
– Я обязан тебе одной из жизней и теперь возвращаю долг. Мы квиты. Настанет день, когда кто-нибудь явится по мою душу. В нашем деле нельзя строить карьеру без того, чтобы не оказаться в шкуре клиента. Таковы правила. Но когда пробьет мой час, который не за горами, меня бы порадовало, если бы это был ты.
В информации от министерства, как обычно, самое важное читалось между строк. Санабрия вернулся в Барселону три месяца назад. С сетью он порвал еще раньше, когда стал отказываться от контрактов, ссылаясь на свои принципы в нашу беспринципную эпоху. Первой ошибкой министерства была попытка ликвидировать его. Второй, роковой, – сделать это из рук вон плохо. От первого посланного бандита вернулась заказной бандеролью одна только правая рука. Такого человека, как Санабрия, можно убить, но оскорблять не следует. Через несколько дней после его приезда в Барселону оперативники министерской сети стали гибнуть один за другим. Санабрия работал по ночам и освежил свои навыки владения коротким клинком. За две недели он сильно проредил базовую структуру тайной полиции в Барселоне. На третьей неделе добрался до более процветающих – и находящихся на виду – секторов режима. Чтобы не допустить паники, в Мадриде решили отправить кого-нибудь из силовиков разобраться с Санабрией. Человек, посланный министерством, лежал теперь на мраморном столе морга в Равале, с новой улыбкой, проделанной ножиком в горле, точно такой же, какая лишила жизни генерал-лейтенанта Мануэля Хименеса Сальгадо, восходящую звезду военного правительства, которому была обеспечена блестящая карьера в министерствах столицы. Вот тогда они и обратились ко мне. В указаниях ситуация описывалась как «глубоко кризисная». Санабрия, если излагать в министерской терминологии, решил действовать на свой страх и риск и погрузился в преступный мир Барселоны с целью личной мести выдающимся представителям военного режима. Заговор, указывалось в послании, следует «уничтожить на корню, любой ценой».
– Я думал, ты придешь раньше, – раздался из полумрака шепот моего наставника. Даже в преклонном возрасте старый убийца был способен подкрадываться в темноте по-кошачьи бесшумно, как в свои лучшие годы. Санабрия улыбнулся мне.
– Ты неплохо выглядишь, – заметил я.
Он пожал плечами и показал на сцену, где деревянный лакированный саркофаг распахнулся настежь, чтобы представить звезду спектакля, мадам Изабель, и ее «Танец полуночного ангела». Движения куклы в человеческий рост, во всем подобные человеку, завораживали. Изабель, подвешенная на блистающих нитях, танцевала на сцене под пианино, четко попадая в такт.
– Каждую ночь я прихожу смотреть на нее, – прошептал Санабрия.
– Они не оставят все как есть, Роберто. Если не я, то другие.
– Знаю. Рад, что это будешь ты.
Несколько секунд мы следили за танцем куклы, наслаждаясь причудливой красотой ее движений.
– Кто дергает за нити? – спросил я.
Санабрия молча улыбнулся.
Мы ушли из Театра Теней незадолго до рассвета. Двинулись вниз по Рамбле, до самой гавани, кладбища мачт, тонущего в тумане. Санабрия хотел в последний раз увидеть море, пусть даже эти черные зловонные волны, что плещутся у ступеней мола. Наконец Санабрия кивнул, и мы направились к его жилищу, съемной меблированной комнате третьего разряда возле ворот Святой Матроны. Санабрия чувствовал себя в безопасности только среди своих шлюх. Комната без окон, сырая и темная, освещалась одной электрической лампочкой. Прислоненный к стене вытертый матрас, пара бутылок и грязных стаканов – вот и вся обстановка.
– Когда-нибудь придут и за тобой, – произнес Санабрия.
Мы молча смотрели друг на друга, потом, не найдя нужных слов, я обнял его. От него исходил запах старого, усталого человека.
– Попрощайся за меня с Канделой.
