Элинор, как ты теперь знаешь, я не имел права завоевывать твое сердце, воображая себя человеком, каким не был в день моего прихода к бригадному генералу. Ты оказалась бальзамом для ужасной раны, от которой я страдал со времен войны по причине своей трусости. Нынче ты знаешь самые худшие стороны моей личности. Ты видела всю мою ложь.
В свое оправдание могу сказать лишь то, что такие особенности характера были присущи мне с раннего возраста. Я не знал успеха ни в детстве, ни в юности, учась в Оксфорде, где не пользовался уважением сверстников и не блистал победами в спортивных и иных состязаниях. Но посредством растущего перечня лживых утверждений и разных ухищрений мне удавалось убедить окружающих в важности моих слов, а также в том, что я человек чести и имею хорошую репутацию. Ничто не было так далеко от правды.
Поэтому, когда Мейбл серьезно заболела, моим естественным побуждением стало стремление скрыть неприятную правду. Отсюда мое желание удалить ее из дому. Прошу тебя, пойми, у меня и в мыслях не было причинить ей вред. Я искренне считал, что сэр Чарльз – лучший врач, которому можно доверить ее лечение. Добавь к этому давление общества и мою искреннюю уверенность, что люди, подобные Мейбл, должны содержаться в соответствующих заведениях. Все это и убедило меня действовать известным образом.
Но сейчас, уже потеряв тебя, я впервые в жизни понимаю: я могу выбирать, кем быть и как себя вести. Я знаю, что мне надо делать, и за это, Элинор, я должен благодарить тебя. Я решил изменить направление своей работы. Ты была совершенно права. Как я могу проповедовать эффективность управления обществом, основанную на принципах евгеники, если мы с тобой – наглядное доказательство того, что даже носители хороших генов способны произвести ребенка, который – мне больно писать эти слова – относится к категории «неполноценных»? Более того, результаты моих исследований выявили достаточно аномалий, требующих серьезного изучения, прежде чем станет возможно делать выводы. Однако вместо этого я намерен вернуться к своей первоначальной сфере интересов – к образованию. Я считаю, что именно здесь я смогу приносить настоящую пользу и менять образовательный процесс для всех детей, как обладающих высокими умственными способностями, так и самых заурядных.
В грядущие месяцы мне нужно очень многое исправить, но на это требуется время. Кто знает, удастся ли мне выйти невредимым из всего этого? По крайней мере, я постепенно обретаю покой, особенно зная или хотя бы надеясь, что ты одобришь мои шаги.
Прости меня, Элинор, за всю боль и страдания, которые я тебе причинил.
Со всей любовью,
Эдвард
Вечер. В доме зажжен свет. В каминах пылает огонь, прогоняя вечерний холод. Как всегда в это время, появляется доктор Дево. Он приезжает ежедневно, чтобы проверить состояние Мейбл и Мари. Он во многом похож на Марселя: такой же невысокий, с заурядной внешностью. Но его доброта и искренняя забота о Мейбл и о самой Элинор просто потрясающи.
Она смотрит, как он взвешивает Мейбл, занося результат в записную книжку. Он сидит на стуле, и они с Мейбл серьезно глядят друг на друга.
– И как ты сегодня, мадемуазель? – спрашивает доктор Дево.
Мейбл кивает и улыбается.
– Très bien
[15], – говорит он. – Улыбка – хороший знак! Ты мне позволишь? – Он взмахивает трубками стетоскопа, и Мейбл снова кивает.
Он прикладывает стетоскоп к ее груди и внимательно слушает. Потом передвигает и снова слушает.
– Что ж… – Он улыбается девочке. – Твое сердце замечательно бьется. Сильные удары, как…
– Пони! – выкрикивает Мейбл, и все смеются.
– Я хотел сказать, как барабан. Но пони даже лучше.
Под его невыразительной внешностью бьется теплое и доброе сердце.
– Доктор Дево, вы останетесь на обед? – с улыбкой спрашивает Элинор, когда осмотр закончен.
– Непременно! Без Мари мой дом пуст.
Он с любовью смотрит на дочь. Элинор знает, что мать Марселя и Мари умерла от рака. Она вспоминает слова Марселя, что они с Роуз лишились матерей в одинаковом возрасте. Странно, что доктор не женился вторично. Впрочем, Элинор догадывается: причиной была Мари. У той и сейчас случаются редкие припадки, и отец вынужден оберегать ее от окружающего мира. Как печален этот страх перед эпилепсией! Страх перед всем, что отличает человека от других. Неужели это так постыдно – иметь несовершенное тело и разум? И кого или что считать эталоном совершенства? Разве доброта, душевность или радость от самых непритязательных удовольствий не имеют такой же значимости? Жизнь здесь, вдали от условностей общества, позволила Элинор многое увидеть совсем в иной перспективе.
– Отлично, Мейбл, – произносит доктор Дево, завершив проверку ее кетоновых уровней и объявив их прекрасными. – А теперь, дорогая, тебе пора спать.
Элинор целует дочь. Мари берет Мейбл на руки и уносит.
– Знаете, – говорит доктор Дево, глядя вслед поднимающейся по лестнице Мари, – я думаю, что состояние Мейбл достаточно стабильно и вы вполне готовы, если пожелаете, везти дочь домой. Что вы скажете по этому поводу, мадам Хэмилтон?
– Мне страшно! – выпаливает Элинор, и в ее горле тут же появляется комок.
А вдруг у Мейбл снова начнутся припадки? С этим страхом Элинор живет каждый день, однако в Англии было бы гораздо хуже. Там она не видела бы доброго лица доктора Дево, постоянно ободряющего ее. Там она не видела бы Мари как пример возможного будущего для Мейбл, в котором нет никаких заведений для эпилептиков.
Доктор Дево сочувственно пожимает руку Элинор:
– Я понимаю ваши страхи. Но мне думается, вы готовы. Мейбл больше не нуждается в ежедневных врачебных осмотрах. И потом, вы говорили, что доктор Эверсли предлагал свою помощь. Этого достаточно.
Элинор смотрит, как он собирает докторский саквояж. Перед ней открывается будущее для нее и Мейбл: жизнь дома, с Джимми. Она сглатывает тугой ком. Дражайший доктор Дево и доктор Эверсли. Ей никогда не отблагодарить их надлежащим образом.
Марсель и Роуз запоздали к обеду. Когда они приходят, у Роуз пылают щеки, а Марсель непривычно возбужден.
– Тысяча извинений, – говорит Роуз, усаживаясь за стол.
Она разворачивает салфетку. Элинор замечает, что у сестры дрожат пальцы. Роуз и Марсель, продолжающий стоять, переглядываются. Роуз кивает, и он, откашлявшись, говорит:
– Элинор, можно поговорить с вами наедине?
Произнеся эти слова, он застывает. Элинор бросает взгляд на сестру. Неужели эта сентиментальная парочка поссорилась?
– Конечно, – отвечает Элинор.
Она кладет салфетку и смотрит на доктора Дево. Тот демонстративно разглядывает собственные колени. У Элинор закрадывается подозрение, что доктор в курсе.
