– Жестоко? – Элинор вскакивает со стула, по щекам катятся слезы. – А мне каково расхлебывать все это? Как у тебя совести хватает так со мной обращаться? Или ты думаешь, твоя ложь – это не жестокость по отношению ко мне?
Скрестив руки на животе, она ходит по комнате, стараясь не разрыдаться.
– Я… Элинор, я виноват. Честное слово, виноват. Но это началось раньше, чем мы с тобой встретились. Я должен был рассказать тебе правду, но все это в прошлом и…
– Нет, это совсем не в прошлом. Ты ведь по-прежнему ей платишь? Кто бы она ни была, ты обеспечиваешь ей роскошную жизнь! Скажешь, не так?
До него доходит смысл слов разгневанной жены, и он вдруг понимает ход ее мыслей. Засмеявшись, Эдвард тоже вскакивает на ноги и подбегает к ней:
– Старушка моя, ты схватилась не за тот конец палки.
– О чем ты говоришь? – всхлипывает Элинор. – Я же видела, какие суммы ты каждый месяц снимал со счета. И так – год за годом. Если ты тратил их не на содержание женщины, тогда на что?
Эдвард хватает жену за руки и обнимает. Она плачет еще сильнее. Его рубашка становится мокрой от ее слез. Наконец Эдвард вынимает носовой платок и подает ей. Элинор вытирает глаза и высмаркивается.
– Дорогая моя, прости, что заставил тебя поволноваться. Но все совсем не так! Ты сильно ошиблась в своих предположениях!
Элинор поднимает на него заплаканные глаза. Ее сердце бешено бьется.
– Так это н-не женщина?
– Нет! – Он с нежностью смотрит на жену. – У меня никого нет, кроме тебя. Упреждая твой вопрос, скажу: никаких побочных детей у меня тоже нет.
Вскрикнув, Элинор приваливается к его плечу. У нее подгибаются ноги. Она чувствует себя шариком, из которого выпустили воздух.
– Значит… ты мне не изменял? Даже в последнее время?
В ее голосе он улавливает нотки надежды.
– Элинор, ты для меня – все. Мне не нужна никакая другая женщина. Зачем мне еще кто-то, когда я держу в объятиях самую красивую, самую удивительную женщину?
– Но Софи говорила…
– Софи? Что вообще она знает?
– Она лишь предположила… И я подумала: поскольку у нас не все благополучно… сам знаешь с чем… тебя потянет искать других женщин, и…
– И ты решила найти подтверждение?
– Да. Прости.
– Думаю, это вполне согласуется с человеческой природой, – вздыхает Эдвард. – У нас есть теория, и мы начинаем искать доказательства, подтверждающие ее правильность.
– Я заглянула в банковские квитанции. Я не должна была совать туда нос.
– Нет. – Он гладит ее по волосам, по щеке, улыбается, глядя ей в глаза. – Прежде чем делать выводы, нужно было спросить у меня, – мягко говорит он.
Элинор отстраняется и внимательно смотрит на мужа. Ее слезы высыхают.
– Но если деньги шли не на любовницу и не на содержание ее ребенка, тогда куда? Эдвард, это приличные суммы денег. Ты мне так и не рассказал, куда их тратишь.
– Ты совершенно права. Я обязан тебе объяснить, – соглашается Эдвард. – Это… это часть моей жизни, которую я надеялся оставить в прошлом. Элинор, я изо всех сил пытался примириться с тем, что тогда произошло. Изо всех сил пытался забыть, потому никогда и не говорил об этом. Но, как вижу, время пришло. Возможно, это упокоит хотя бы некоторых призраков прошлого. – Он берет Элинор за руку. – Давай прогуляемся. Миссис Фолкс не станет возражать, если ей придется чуть дольше повозиться с малышом. На воздухе мне будет легче говорить. – Он свистит, подзывая Байрона, и все трое устремляются по лужайке в лес. – Помнишь, – начинает он, – как вскоре после нашего знакомства меня неоднократно приглашали за медалями, которыми я был награжден во время войны?
– Да, – морщит лоб Элинор. – Хорошо помню. Я понять не могла, почему ты не спешишь за ними. Ведь ты так храбро воевал. Кончилось тем, что медали тебе прислали по почте.
– Я не был храбрым. – Эдвард проталкивает слова сквозь стиснутые зубы. – Я просто делал то, что в моем положении делал бы любой. Защищал своих солдат. Своих парней. На моем месте так поступил бы каждый. – Он делает глубоких вдох. – Мои парни не дожили до конца войны, а потому к чему мне медали? Напоминание о том, как я их подвел.
– Эдвард, не говори так! Ты их не подвел! Ты делал все, что в твоих силах! Ты бы не смог в одиночку противостоять всей немецкой армии. Не забывай, в той войне я потеряла двоих братьев и отца. Но мне бы и в голову не пришло винить кого-то из британских командиров в их смерти. Поэтому с чего кто-то стал бы обвинять тебя?
Элинор гладит его по руке. Он едва удерживается, чтобы не оттолкнуть ее руку. Ей никогда не понять, а от ее сочувствия ему становится только хуже. Вот причина, почему он не мог заговорить об этом раньше.
– Эдвард, не надо скромничать, – говорит она. – Пожалуйста, расскажи все как было.
Он берет ее за руку, стараясь не потерять самообладания. Этот разговор между ними должен был состояться. Потом все закончится, и ему не понадобится возвращаться к тем событиям.
– Ты имеешь право знать. Это было в конце битвы при Пашендейле, в первых числах ноября семнадцатого года. В чине капитана я командовал ротой. Нам приказали наступать на немецкие позиции. Мы несколько часов кряду находились под ожесточенным огнем. Мои ребята были измотаны и полностью деморализованы. Все утро рота несла тяжелые потери. Немцы окружили нас почти со всех сторон. Мы находились на грани краха…
Они подходят к воротам. Эдвард открывает створку и пропускает Элинор.
Они идут рядом. Дорожка узкая, как раз для двоих. Байрон вырывается вперед, радостно помахивая хвостом и предвкушая охоту на кроликов. Эдвард возвращается в гущу битвы.
– Я выяснил: наших солдат косил пулемет на вражеском фланге. Я знал, что долго нам не продержаться. И потому я сделал то, что сделал бы любой хороший солдат: быстро оценил обстановку и заметил брешь во фланге. Нужно было решаться. Сейчас или никогда… – Он замолкает.
– Что было дальше? – осторожно спрашивает Элинор.
– Я не стал мешкать, – говорит он, глядя на дорожку. – Я должен был попытаться спасти моих ребят. Шанс на успех был совсем крошечный, но это был шанс, и я им воспользовался. Я выбрался из траншеи, дававшей хоть какое-то прикрытие, и бросился к пулемету. Пулеметный расчет состоял из четверых. Один справлял малую нужду, еще двое курили, а последний спал на посту. К счастью для меня, они не сразу заметили опасность. Я крикнул и без всякого сожаления расстрелял всех. Первым – писающего парня, потом остальных – совсем молодых ребят. Думаю, их парализовал страх от внезапности и ярости моей атаки. Словом, я в одиночку расправился со всем пулеметным расчетом.
– Эдвард, так это же невероятно храбрый поступок! – восклицает Элинор. – Тебя за это наградили медалями?
– Частично, – кивает он. – Но я еще не все рассказал.
