Неожиданно слышится хлопанье дверей. Возвращается сестра Хоггет в сопровождении другой медсестры, помоложе, розовощекой и с удивленным лицом.
– Капитан Хэмилтон? – шепотом спрашивает она, глядя на него, как на призрака.
– Да, – говорит он, – хотя теперь меня именуют профессором Хэмилтоном.
– Боже мой! – Медсестра густо краснеет и совсем теряется. – Я так рада с вами познакомиться. – Она делает неуклюжий реверанс и дрожащими пальцами пожимает протянутую руку. – Реджи… мистер Портер… говорил о вас так много и так часто, что вы стали здесь легендой! – со смехом признается она. – А уж какие истории он рассказывал… Мы даже начали думать, что вы никак не можете реально существовать. И надо же! Вы стоите здесь, совершенно настоящий. Все будут чрезвычайно рады с вами познакомиться!
– Пожалуйста, не надо никакой шумихи, – с нарастающим отчаянием говорит Эдвард. – Я лишь хочу повидаться с Реджи. Мой визит будет кратким. Под вечер мне необходимо вернуться в Лондон.
– Конечно, сэр, – отвечает медсестра, заметно сникая под пристальным взглядом Эдварда. – Я не стану поднимать шум. Как хорошо, что вы приехали. Бедняга Реджи до сих пор оправляется после тяжелейшей инфлюэнцы. Он был настолько болен, что уж не знаем, каким чудом выкарабкался, – сообщает она, морща лоб. – И без конца бредил. Не так, как из-за своих нервов. По-другому. У него как путаница в голове произошла. И это состояние сохраняется. Мы думаем, болезнь затронула его память. Возможно, встреча с вами пойдет ему на пользу.
Медсестра ведет Эдварда через комнату отдыха, где десяток пациентов греются на послеполуденном солнце. Кто-то курит и играет в карты, а кто-то лежит на кушетках, подперев голову ладонью. Портер находится в дальнем конце комнаты. Он сидит один, глядя в окно на сад и окрестные поля.
– Реджи, – медсестра осторожно трогает его за плечо, – а к тебе кое-кто приехал. Ты ни за что не угадаешь!
Постояв немного, она уходит.
Со спины Портер ничем не отличается от молодых людей его возраста. Аккуратно подстриженные каштановые волосы, широкие плечи. Возможно, излишне худощавый. Услышав слова медсестры, он поворачивается и смотрит.
– Привет, старина Портер, – ухитряется произнести Эдвард, невзирая на растущий комок в горле.
В поезде он пытался морально подготовиться к встрече, но увидеть Портера во плоти после всех этих лет равнозначно удару током.
Портер поднимает дрожащую руку и издает звук – что-то среднее между возгласом и стоном.
– Капитан Хэмилтон? Сэр?
– Да, хотя теперь меня называют профессором Хэмилтоном.
– Сэр, неужели это вы? Вы приехали!
– Да, Портер, это я. Приехал тебя навестить. Я очень… виноват.
Эдвард оглядывается в поисках стула, находит, пододвигает и садится рядом с Портером.
Портер усмехается. Мышцы на одной стороне лица движутся в попытке улыбнуться.
– Вы виноваты?
Рука Портера снова падает на колени.
Эдвард набирается мужества, чтобы смотреть Портеру в лицо. Парень уже давно отказался от маски. По его словам, она давила на лицо и добавляла боли. Так он объяснял Эдварду, когда они виделись в последний раз. Это было еще до женитьбы на Элинор и до того, как Портер перебрался жить сюда – в центр Красного Креста для раненых героев войны, разместившийся на территории колонии Хит. Эдварду и тогда было тяжело смотреть на лицо Портера. Сейчас, через столько лет, это вызвало настоящий шок. Одну половину лица целиком снесло снарядом, оставившим зияющую впадину на месте щеки и глаза. Если бы понадобилась пластическая хирургия, Эдвард с готовностью оплатил бы любую операцию, однако даже самые опытные хирурги, осмотрев парня, заявляли о невозможности восстановления. Вторая половина лица Портера обезображена ожогом. Кожа здесь натянутая и блестящая, исчерченная вдоль и поперек выступающими линиями шрамов. Второй глаз чудом уцелел, хотя видит плохо. Эдвард знает: под одеждой Портера скрывается такая же обожженная и изуродованная плоть. Парня одолевают неутихающие боли, и его жизнь являет собой непрекращающийся ад. В то время как остальной мир стремится забыть войну, оставив ее за спиной, и все настойчивее ищет богатства и развлечений, Портер и подобные ему оказались на обочине жизни. Им никогда не убежать от трагедии, которую война обрушила на них.
– Надеюсь, здесь с тобой хорошо обращаются, – говорит Эдвард, когда вернувшаяся медсестра приносит им чай и фруктовый рулет.
Эдвард наливает чашку чая, отрезает ломтик рулета и протягивает Портеру.
– Как с королем. – Эдвард ощущает попытку Портера улыбнуться. Говорит парень с явным трудом, медленно и нечетко. – Спасибо, что приехали. Я знаю от Вайолет, что вы платите за мое пребывание тут. Сами знаете, у меня, кроме нее, никого, – говорит он дрогнувшим голосом. – А вы мой спаситель и все такое…
– Портер, пожалуйста, не надо, – возражает Эдвард, осторожно касаясь руки парня. – Не надо таких высоких слов.
– Дело вот в чем, капитан, сэр. – Портер пристально смотрит на него единственным глазом, заставляя Эдварда ерзать на стуле. – Надеюсь, вы поможете мне кое в чем разобраться. Здоровым меня не назовешь. Мои легкие… сами знаете, повреждены. А инфлюэнца меня почти доконала. Думал, подхвачу пневмонию и она меня прикончит. Прекратит все мои мучения, я так думал. – Он глухо смеется. – Вы ж знаете, у меня всегда бывали кошмары про тот день и то сражение. Но как проснусь – ничего не помню. А тут вдруг, как только цапанул инфлюэнцу, начало что-то пробиваться. Только понять не могу, что к чему. Сэр, можете мне помочь? – с мольбой спрашивает Портер. – Можете помочь вспомнить?
Эдвард смотрит на парня, а у самого кровь стынет в жилах. Отважится он сказать правду или и дальше будет врать, в любом случае его ждет проклятие.
V
Рано или поздно, но этот этап обязательно наступает. И наступает он, когда вы себе признаетесь, что воюете со мной, а полем битвы является ваш ребенок. И что я побеждаю в этой войне.
Девочку, конечно же, нужно надежно спрятать.
Спрятать от недобрых взглядов, перешептываний за спиной и пересудов. От неприятия и недоверия. Ох, до чего же вы легко находите себе оправдания!
Итак, мы оказываемся в колонии Хит, учрежденной для эпилептиков. В одном из многих мест, построенных вами для тех, кого вы решили убрать с глаз подальше.
Спрятать за высокими стенами, не дающими обитателям убежать и отгораживающими их от добропорядочной публики. В зловонном месте, чье зловоние неистребимо. Оно разлито в спертом воздухе, оно впиталось в толстые стены, темные, холодные комнаты и даже кирпичи зданий. Подгнившая капуста и старые носки. Грязные отхожие места и такое же грязное постельное белье. Болезненная атмосфера, беспросветность и одиночество.
Тюрьма, только называется она по-другому.
