– Правда, милашка? – спрашивает Лиззи, глядя, как щенок косолапит по полу. – Мейбл будет его обожать. Жаль, я не увижу ее глазенок, когда ей покажут мой подарок. – Лиззи заливается смехом. – Мы решили избавиться от щенячьего поголовья. Сегодня я споткнулась об одного из этих малышей. Могла бы здорово шмякнуться, не окажись на пути шезлонга. Он уберег меня от падения… Заболталась я. Бартон мне кишки выпустит, если я задержусь еще хоть на минуту.
Она выпархивает из парадной двери, возле которой стоит машина. Эдвард машет туманной фигуре внутри автомобиля, полагая, что это Бартон, окутанный темнотой, начинающейся сразу за лучами фар. Машина отъезжает. Эдвард поворачивается и смотрит на щенка, который уже немного освоился и оставил на полу лужицу.
Он забыл спросить Лиззи, есть ли у этого создания имя. Ничего, утром Мейбл сама придумает имя подарку соседки.
Возможно, щенок всем поднимет настроение.
III
Кажется, мое присутствие обнаружено. Значит, так тому и быть. Вы меня не испугаете. Итак, мы переходим к следующей банальной фазе в нашей запутанной игре. В этой части вы по-прежнему думаете, будто можете меня переиграть. Но я-то знаю, что нет.
Вроде бы это давным-давно должно мне наскучить. Но я продолжаю забавляться. Каждый раз.
Итак, маленькая девочка! Я поиграю с ней, как кошка играет с мышью, делая вид, что отпускает свою жертву на свободу.
Но эта малышка такая чудесная. Редкий экземпляр. Я дарю ей самое лучшее из своего арсенала.
Как Жанне д’Арк, я дарю ей видения.
Ведь я же энергия. Электричество. Это все, из чего я состою, если меня разломать. И чего же там бояться? Если бы только вы попытались расширить ваш ум. Немногие выдающиеся люди воспринимают меня как вдохновение. Откровение. Даже Богоявление. Художники, писатели, прорицатели, вожди. Конечно же, они не признаются в этом. Они меня стыдятся. Это вы делаете их такими. Да-да, вы с вашими суждениями и вашим невежеством.
Но эта малышка. Она мне не сопротивляется. Я вольна играть с ней, открывать ее разум необузданности моего воображения.
Таким образом я позволяю электричеству вырываться наружу и опрокидывать обычные шаблоны детского разума. Вовне летят аритмичные искры. Я посылаю их в путь по дороге ее нервной системы. Со скоростью света несутся они по ее позвоночнику и к мышечным волокнам, скрытым под ее нежной бледной кожей. Мышцы сокращаются, отчего морщится ее нос и кривится рот. Ручонка тянется, словно хочет схватить воздух. Девочка цепляется за подоконник и ныряет в себя, пытаясь разобраться в моем вмешательстве.
А что же вы? Вы себя ведете как обычно. Вы стоите и смотрите. Ваши побелевшие лица превратились в маски ужаса. Вы наблюдаете, как руки ребенка падают, словно плети, и ее рот наполовину открывается.
Подобно ружейному выстрелу, раздавшемуся в тишине летнего дня, я сполна выпускаю свою силу. Моя личина исчезла, и я больше не пытаюсь скрываться. Девочка делает резкий вдох, я закрываю ей рот и закатываю ей глаза. Ее голова падает вперед, упираясь подбородком в грудь, словно кланяясь хозяйке. Пульсации моей энергии снова и снова запрокидывают ей голову. Моя сила сковывает ей ручки и ножки и подбрасывает в воздух, заставляя ударяться головой о стену и падать на пол, содрогаясь в конвульсиях.
Моя сила стремительно налетает и так же стремительно отступает.
Девочка сворачивается клубочком и засыпает на руках у плачущей матери. Ей тепло и уютно.
Моя игрушка опустошена, и я ухожу.
Часть вторая
Январь 1929 года
Глава 9
Элинор
Этим утром Элинор проснулась рано. Теперь, когда ребенок в ее животе подрос, спать стало тяжелее. По ночам Личинка становится очень беспокойной: ударяет в материнский живот и крутится внутри. Эдвард уехал в Нью-Йорк на конференцию, и Элинор чувствует себя невероятно одинокой. Мысленно она возвращается к разговору, состоявшемуся у них перед отъездом.
– Ты действительно не возражаешь против моей поездки? – спросил он в то воскресное утро, когда они лежали в постели.
В кровать жены Эдвард забрался среди ночи: озябший и дрожащий. Она поняла: ему опять приснился кошмарный сон. В ее объятиях он наконец успокоился и заснул. Оба проснулись поздно.
– Конечно не возражаю, – бодрым тоном ответила Элинор. – Это ведь очень важная конференция по евгенике.
– Исключительно важная. Таких конференций не проводилось с двадцать третьего года, – подтвердил он. – Соберутся представители во всего мира.
– Тогда ты должен ехать. Ты согласился участвовать, когда еще ничего не знал о Личинке. К тому же ты возвратишься за пару недель до рождения нашего малыша. По моим расчетам так оно и будет, – твердо заявила она.
Элинор терзают невеселые мысли о муже. Он и будучи в Англии все меньше и меньше времени проводит дома. У нее складывается ощущение, что Эдвард приезжает на выходные в Брук-Энд лишь потому, что должен. Но даже дома он постоянно возится с Байроном – этим чертовым щенком. Он предназначался для Мейбл, но стал собакой Эдварда; вплоть до того, что муж сам выбрал ему имя, отвергнув все предложения Мейбл как нелепые. «Элинор, неужели ты не понимаешь? Пса нужно дрессировать». Чем настойчивее она пытается сблизиться, тем заметнее Эдвард отстраняется. «Любой мужчина подвержен интрижкам на стороне». Эти слова, лениво произнесенные всезнающей Софи, до сих пор звучат в ушах Элинор. Она гонит прочь все мысленные картины, подсовываемые ей воображением: Эдвард в нью-йоркском отеле, ублажаемый какой-нибудь пылкой женщиной.
А сама Элинор тем временем все больше становится затворницей, ограничивая свое пространство стенами Брук-Энда. Гости ее страшат, ведь они могут узнать о припадках Мейбл. Оставить дочь целиком под присмотром новой няни, строгой, высокомерной мисс Картрайт-Джонс, найденной Эдвардом, она не решается. Пару месяцев назад мистер Силвертон, невролог, рекомендованный доктором Харгривсом, подтвердил у малышки эпилепсию, причем неизвестного типа. Он начал лечить Мейбл солями бромида, которые до сих пор не дали никаких улучшений. За это время Элинор с дочерью дважды побывали у Силвертона, а припадки только учащались. Беспомощной, отчаявшейся Элинор остается лишь смотреть, как Мейбл бьется в неудержимых конвульсиях. В их последний приезд мистер Силвертон признался, что сомневается в результативности повышения дозы, однако все же придется увеличить дозу до максимума и лишь потом заявлять о неэффективности лекарства. Мейбл ненавидит эти таблетки, от которых у нее болит живот и начинается рвота.
Хорошо еще Роуз вернулась домой, закончив свои стенографические курсы. Без нее Элинор было бы совсем одиноко. Вчера за обедом она рассказала сестре о последней встрече с мистером Силвертоном. От плохих новостей глаза Роуз наполнились слезами.
– Я чувствовала, доктор не питает особых надежд на выздоровление, – призналась Элинор. – Говорит, это один из самых тяжелых случаев, с какими он сталкивался.
