Никто больше об этом не знал. Фредерик называл меня «мой кровный брат», и это был наш пароль.
— Ты слышал про мою Джинни? — спрашивает Фелиция.
— Да.
Три месяца спустя после нашего с Фредериком отъезда Фелиция вышла замуж за Гарри Ферна, брата ее школьной подруги Элайзы. Я его почти не знал, как и остальных Фернов, разве только по имени. Когда мы были еще в Боксоллском лагере, моя мать в письмах сообщала мне новости. По ее словам, никто не знал, есть ли что-нибудь между ними, пока о помолвке не сообщили в газете. Деннисы были не в восторге, особенно мистер Деннис. Может, я уже об этом слышал? Не слышал. Я сгорбился над письмом, прикрывая его своим телом. Это известие потрясло меня до глубины души, сам не знаю почему. Как будто Фелиция что-то у меня украла…
— Что там, Дэнни? Надеюсь, плохих новостей нет?
Митч присел на корточки, выудил из нагрудного кармана две сигареты «Вудбайн»
[7] и протянул мне одну. Я прикурил сигарету от его спички и затянулся.
— Дома одна девчонка. Замуж вышла.
Митч сделал несколько затяжек, потом сказал:
— Много ей чести, чтобы ты о ней думал. Пусть делает, что хочет. Все будет хорошо, Дэнни. Попомни мое слово, есть уйма девчонок, которые для тебя будут готовы на все.
Я кивнул. Не мог заставить себя говорить, объяснить ему, что он неправ. Митч был на восемь лет старше меня и женат. Он больше ничего не спрашивал. Осторожно затушил наполовину выкуренную сигарету и положил обратно в карман.
— Держись бодрей, что будет, то будет, — сказал он и ушел восвояси.
Тогда Фелиции было шестнадцать, и семнадцать — когда Гарри Ферн погиб, за месяц до Фредерика. Когда родилась Джинни, перед самым Рождеством, ей исполнилось восемнадцать.
— Джинни уже год и три месяца, — говорит Фелиция.
— Я бы хотел ее увидеть.
— Она не похожа на нас, — произносит Фелиция, быстро перехватив мой взгляд и отведя глаза. — Все в ней от Фернов. Мои свекор и свекровь хотели взять ее себе.
— Но ты не согласилась.
— Нет, конечно. Они считают меня ребенком, но я — мать Джинни, и ее дом там, где я. Они могут увидеться с ней, когда захотят, — добавляет Фелиция с твердостью, которой я не замечал в ней прежде.
— А они хотят?
— Разумеется. Они ужасно ее балуют. Они желали, чтобы я назвала ее Гарриет.
— Но ты не назвала.
— Гарри тоже не назвал бы. — Она быстро моргает и на секунду становится безобразной. — Знаешь, Дэниел, я не могу вспомнить его лицо. Им я не смею говорить об этом. Не смею даже думать об этом в их присутствии. Не могу представить себе его черты. Но все говорят, будто Джинни на него похожа.
— Ну так это к счастью.
— Моя мачеха тоже ждет ребенка, — говорит Фелиция. — Они надеются, что будет мальчик.
— Не может быть!
— Может. И будет.
Мистеру Деннису больше пятидесяти, его жене не меньше сорока. Они женаты много лет. Никто и не думал, что у них будет ребенок.
— Какая нелепость, — бормочу я. Мне обидно за Фелицию, потому что ей приходится с этим жить. Старики будут ворковать над колыбелью. А Гарри Ферн никогда не увидит свою дочь. Ее отняли у него, как и все остальное.
Фелиция в первый раз улыбается. Рот у нее широкий, и я наблюдаю, как он изгибается, а потом губы Фелиции приоткрываются, и я вижу ее зубы, — такие же, как раньше.
— Я тоже так думаю, — говорит она. — Но другие, похоже, нет. Видимо, считают чудом.
Ребенок, единокровный брат Фелиции, который будет младше, чем ее собственная дочь. Ребенок, которого будут называть единокровным братом Фредерика. Он вырастет на месте Фредерика. Погибших нельзя было хоронить даже на самом краю городской земли. Когда удавалось, мы выкапывали им могилы и ставили деревянные кресты, а потом начинался обстрел, и мы снова копали могилы. Если вообще было что в них класть. Если все эти могилы выкопать в Англии, они заняли бы столько полей, что фермеры чисто ради собственных интересов потребовали бы прекратить войну.
На лондонских улицах было полно веселых и беззаботных девушек и юношей. Несмотря на всех погибших, в толпе я не заметил брешей. Все они были моложе нас, а мы считали себя довольно молодыми. Такие, как я, продавали спички возле театров. Стриженые девицы в шелковых чулках порой бросали пенни и говорили: «Бедолага».
«Они надеются, что будет мальчик». Кто бы мог подумать, что миссис Деннис на такое способна? Может, детей у них родится больше одного. Маленький Фредерик, потом маленькая Фелиция, а потом заново. Если повезет, войны на этот раз не будет. «Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет».
[8] Мой гнев отступает. Почему бы Деннисам не получить то, чего они хотят? Всегда ведь получали.
Фелиция оглядывается по сторонам, замечает землю, которую я возделал, а в отдалении — мое бывшее жилище. Такова натура Фелиции. В детстве она не отставала от нас с Фредериком, всегда желая знать, куда мы ходили и что делали. Она умела все выведывать, не задавая никаких вопросов.
— Скажи Мэри, что я о ней спрашивала. — Она догадывается о моем желании, чтобы она ушла. Не потому, что мне неприятно ее общество, просто я отвык от людей. Я устал, вот что. Но небо позади Фелиции темнеет, а она этого не видит. Близится шквал, который застигнет Фелицию на открытой местности.
— Лучше тебе переждать немного, — говорю я. — Скоро дождь.
Я подвожу ее к своему укрытию возле ограды. Мы на небольшом возвышении, откуда Фелиция вполне может увидеть могилу Мэри Паско, но со стороны это всего лишь клочок земли, обильно заросший зеленью. Гранитное надгробие похоже на любой другой булыжник, который может угнездиться на здешних полях. Фелиция как будто ничего не заметила. По нам хлещут первые брызги дождя, смешанные с градом. Я приподнимаю холщовую занавесь, и мы садимся у входа в укрытие, надежно защищенное от дождя, который льет такой плотной белой пеленой, что дом исчезает из виду. У Фелиции мокрые ботинки и подол. Если она приглядится, то поймет, что я здесь не ночую, но вполне может счесть это естественным. Ведь раз Мэри Паско больна, то я должен спать поближе к ней, чтобы услышать, если она меня позовет.
Дождь так громко бьет по холстине и рифленому железу, что у нас пропадает надобность вести разговор. Я обращаюсь мыслями к земле, к дождю — и выжидаю. Когда я смотрю в сторону, профиль Фелиции выглядит таким знакомым… Несмотря на холод, я потею и слегка отодвигаюсь на случай, если Фелиция учует мой запах и поймет, что я испуган. Она сидит совсем неподвижно и смотрит на дождевую завесу, колышущуюся вокруг нас. Я сжимаю кулаки. Боюсь, что мне начнут являться видения, но все обходится. Взрытая земля пахнет сладко и резко, как будто хочет плодоносить. Грязное зловоние исчезает. Я смотрю на конскую петрушку, подступающую к самому укрытию. Она разрослась так плотно и высоко, что почти достает до крыши. В терновой изгороди обитает стайка воробышков, со щебетом скачущих по веткам. Сейчас они, наверное, укрылись глубоко в терновнике, их перышки потемнели, а глаза ярко поблескивают. В такой сильный дождь они не издают даже писка.
