— Вы с Фредериком раньше ловили кроликов.
Да, и сдирали с них шкуру, через голову, как будто свитер стягивали, пока они были еще теплые. Нужна была сноровка. Я приносил кролика домой, моя мать разделывала его и готовила в горшке.
— Дэниел, я думаю, тебе нужно уехать отсюда.
Я ошибался: она все понимает.
— Куда же мне ехать?
— В Лондон.
— Что мне делать в Лондоне?
— Ты там будешь в безопасности.
— Я и здесь в достаточной безопасности. Мне ничто не угрожает.
— Доктор Сандерс поедет в Морвен. Или пошлет кого-нибудь.
— Я знаю. Скажу, что перепутал. Что, наверное, ее сестра живет в каком-нибудь другом месте.
— Тебе не поверят. А если и поверят, то ненадолго. Посмотри, какого цвета трава на могиле. Не такого, как остальная. Они придут сюда и всё увидят.
Она смотрит вокруг, на широко раскинувшуюся землю, которая выглядит совсем пустой. Но мы оба знаем, что это не так.
— Люди все замечают…
— Я знаю.
— Фредерик хотел бы, чтобы ты взял деньги. Ты сможешь оставаться в Лондоне сколько захочешь. Тебе будет по средствам снять жилье. Можешь даже уехать за границу.
— Имеешь в виду, во Францию? Я останусь здесь, Фелиция. Не будем больше об этом.
— Хорошо. Скажи тогда, о чем с тобой вообще можно говорить.
— Не злись.
— Я злюсь не на тебя. Я злюсь из-за того, что ты натворил. Теперь никто тебе не поверит. Посмотри на меня, Дэниел. Я вдова. Мне еще нет двадцати, и я вдова, а у Джинни нет отца. Как будто в книжке, да? Но книжку можно прочесть и закрыть, и вернуться в свою собственную жизнь. Я не помню лица Гарри. Пытаюсь воспроизвести его в памяти, глядя на Джинни.
Я убеждал себя, что Фелиция вышла за него только из-за войны. Ни на миг не допускал, чтобы она могла его любить. Он желал ее, я это понимал. Но мысль, что и Фелиция его желала, невыносима. Приходится менять мнение о ней, и это мучительно.
— Он надеялся, что у нас будет ребенок.
Я не в силах отвечать. Джинни свернулась калачиком среди травы, словно заяц, и прижимается к материным ботинкам.
— Хотел, потому что сознавал — возможно, это единственное, что после него останется. А потом так и не увидел ее. Фредерик тоже сгинул, и ты был далеко. Мне даже некому было ее показать. Они заберут тебя, Дэнни.
Она нагибается, приподнимает внезапно раскричавшуюся Джинни, сажает ее себе на бедро и раскачивает, туда-сюда, туда-сюда, успокаивая ее, успокаивая себя. Она выглядит такой постаревшей и безутешной, что я и не знаю, как быть дальше. А Джинни все равно вопит и вопит.
Они сидят за моим столом, Фелиция и Джинни у нее на коленях, а я подаю им размятую картошку, посыпанную мелко нарезанными листьями одуванчика, а сверху яйца пашот. Фелиция спрашивает, что это за зелень, и я отвечаю, что одуванчики очищают кровь. Джинни съедает все, а Фелиция проглатывает лишь пару ложек. Говорит, что устала. Она погружена в себя, и за Джинни ухаживает машинально. Я завариваю ей чай и кладу в него последние остатки сахара, чтобы у нее были силы на обратную дорогу. К их следующему приходу я куплю еще чаю и сахару. Куплю печенья для Джинни и плитку шоколада. Я даже не стану садиться с ними за стол. Достаточно, что они будут в моем доме.
— Ты ведь уедешь, Дэниел? — произносит Фелиция. — Ради меня?
Не получается у нее подольщаться. Я прямо отвечаю, что она застанет меня здесь в любое время. Джинни обещаю, что припасу для нее что-нибудь вкусненькое, но она только таращится на меня. Жаль, что здесь нет собаки, чтобы девочке было с кем поиграть. Я так устал, что готов положить голову на стол и уснуть.
— Это та самая кровать? — спрашивает Фелиция, оглядываясь назад. Имея в виду: «на которой она умерла».
— Сама знаешь.
— А вещи ее в сундуке? Ты его открывал?
— Не открывал, — говорю я, не ожидая, что она поверит, хотя это правда.
— Любопытно, что у нее в сундуке. Помнишь, что про нее рассказывали, когда мы были маленькими? Будто она ведьма. Может быть, мне открыть его?
— Не надо.
Фредерик в сундуке или сундук во Фредерике? Я знаю, он не придет, пока Фелиция здесь. Мне ненавистна мысль, что он будет приходить снова и снова, весь в засохшей грязи, как будто для него война не закончилась. И при этом хочу, чтобы он приходил, потому что только так я могу его увидеть.
— Помнишь вигвам? — спрашивает Фелиция.
— Который мы построили?
— Вы с Фредериком не пускали меня внутрь. Я попыталась сделать свой вигвам, но он получился так себе, просто груда веток, сквозь которую проникал дождь. А ты сказал Фредерику: «Пусть заходит».
— Да? — спрашиваю я, как будто начисто позабыл.
— Да. Наверное, тебе стало меня жалко.
— Мне никогда не было тебя жалко.
— Фредерик хотел, чтобы я ушла, но ты подвинулся и освободил мне место. Я сидела не шелохнувшись. Не думаю, что мы чем-то занимались, просто сидели втроем и слушали, как дождь стучит по листьям гуннеры. У тебя был лакричный шнур, и мы откусывали по очереди, пока он не закончился.
Не помню про лакрицу.
— Нас звали, — продолжает Фелиция, — но Фредерик сказал: «Пускай себе зовут. Здесь нас нипочем не отыщут». И не отыскали.
— В конце концов отыскали.
Нас набился целый поезд, парней и мужчин, с ферм, с рыболовецких судов, из угольных шахт. Вижу нас яснее ясного. Фальшивые зубы из апельсиновой кожуры и разговоры о девчонках. Мы еще не бывали за пределами Корнуолла. Это напоминает фотокарточку. Могу увидеть, но не могу пощупать. Возможно, поэтому я многого не могу припомнить. Мы не были добровольцами: нас призвали. Выковыряли из наших раковин.
— Жаль, что у Джинни нет братика, — говорит Фелиция. — Ей нужна компания. Хотя ей нравится Долли. Они всегда смеются — хохочут и хохочут на кухне. Никогда бы не подумала, что они подружатся.
Я трясу головой. Если кого-нибудь интересует мое мнение, то Долли Квик — просто гадюка. Фредерик однажды рассказал мне, что древние греки держали ручных змей. Может быть, Долли Квик — ручная змея Фелиции?
— Почему ты улыбаешься?
— Фредерик однажды кое-что мне сказал.
Фелиция смотрит на Джинни.
— Она клюет носом.
— Можем уложить ее в кровать.
— Она не тяжелая. И что он сказал?
— Про древних греков.
— Только не это.
— В чем дело?
— Девочки не могут изучать греческий. У них на это не хватает мозгов, а тем девочкам, которые пытаются походить на мальчиков, удается только потерять женственность. — Ее глаза раздраженно вспыхивают. Я слышу голос мистер Денниса, звучный и самодовольный. Фелиция хорошо передразнивает.