Наверное, немцы постоянно сидели в этой воронке и подслушивали нас, а мы тем временем думали, будто они ничего не знают о нашей вылазке. Когда закончится обстрел, они вернутся, чтобы снова занять свое убежище. При мне была винтовка. Я примкнул штык обратно. Но вероятнее всего, они сначала кинут гранаты, прежде чем сюда спуститься. Сам бы я так и сделал. Наше единственное спасение было в том, чтобы никто не узнал, что мы здесь. Они подумают, что им предстоит занять пустую воронку, а это не к спеху, вылазка все равно закончилась. Кроме того, они не станут взрывать свой пост подслушивания, который уже сослужил им такую хорошую службу.
Собака скулит. С нее довольно. Я убираю руку, и она вскакивает, отряхивается, будто только что из воды, и снова скулит. Она хочет домой.
— Хорошо, умница, — говорю я, наклоняясь над ней, но она уже не рада мне, как прежде. Иногда я думаю, что собака видит тебя насквозь и замечает даже те мысли, которые ты скрываешь от самого себя.
8
Что касается обмундирования и приготовлений в целом, то никакая часть обучения не должна проводиться поверхностно, иными словами, не должно оставаться простора для фантазий.
На сей раз в прихожей Альберт-Хауса пахнет едой. Фелиция подходит к двери с ребенком на руках. Обе они смотрят на меня, и глаза у них оказываются одинаковой формы, а потом Фелиция улыбается, словно рада видеть меня.
— Это Джинни, — говорит она, и девочка прячет лицо на материном плече. Волосы у нее тонкие, точно пух, и бесцветные. В семье Деннисов ни у кого таких волос не бывало. Наверное, это от Фернов.
— Ну что ты, Джинни! Дэниел — наш друг, — произносит Фелиция, но Джинни не поднимает глаз. — Она устала. Я как раз собиралась уложить ее в кроватку.
Я смотрю, как Фелиция ходит по кухне с ребенком на руках.
— Джинни до сих пор сосет бутылочку на ночь, — говорит она, подогревая в маленькой кастрюльке молоко, которое потом вливает в новомодного вида детскую бутылочку. Я наблюдаю за всем, что она делает. Движения ее рук уверенные. Ну разумеется, она ведь проделывала это тысячу раз. То, что Фелиция теперь мать, странно для меня, но не для нее.
— Я ненадолго, — бросает она и уходит с девочкой и бутылочкой.
Оглядываю кухню. Плита зажжена, и на одной из конфорок побулькивает кастрюля. Вместе с паром поднимается насыщенный, пряный аромат. Мой рот наполняется слюной. Кажется, прошло много времени, пока Фелиция вернулась.
— Ее трудно уложить. Я сижу с ней, сижу, а когда собираюсь уходить, она сразу вскакивает.
Я ничего не знаю о маленьких детях. Я думал, они ложатся и засыпают, когда их укладывают в кровать.
— Хочешь куриного супа? — спрашивает Фелиция.
— Это ты приготовила?
— Я еще учусь. Спрашиваю у Долли, как что делается, и записываю все, что она говорит. Сегодня утром она принесла курицу для супа и нарезала на куски. Я сделала остальное.
— Пахнет приятно.
— Я надеюсь. — Фелиция берет прихватку, поднимает крышку и отступает назад, когда ее обдает облаком пара. Потом опять осторожно приближается к кастрюле. — Не знаю, что получилось, — говорит она.
— Дай глянуть.
— Ладно, — с сомнением произносит она и протягивает мне прихватку. Я смотрю в кастрюлю, в которой четыре куска курицы плавают среди желтых пятен жира. Еще там есть морковка и лук, а также связанные ниточкой лавровые листья и тимьян.
— Моя мать всегда снимала жир с поверхности куском хлеба, — вспоминаю я.
— Ты сумеешь, Дэн?
— Отрежь горбушку.
Я беру большую вилку, насаживаю на нее хлеб и провожу по поверхности супа. Желтые пятна жира впитываются в мякиш. Я вынимаю хлеб, пока он не раскис, и кладу пропитанный жиром ломоть на тарелку.
— И что вы потом делали с хлебом?
— Съедали.
Суп слишком жидкий, но курица уже приготовилась.
— Бульон нужно уварить, — говорю я, — но ты ведь не хочешь, чтобы от курицы остались одни ошметки?
Я вилкой выуживаю один кусок за другим и кладу на доску.
— Как работает плита, Фелиция? Эта конфорка горячее остальных?
— Не уверена.
Семьи вроде Деннисов живут в собственных домах, будто дети, не зная, как что работает. А теперь, когда исчезли все люди, обслуживавшие дом, Фелиция в полушаге от беспомощности. Я провожу ладонью над железной плитой и убеждаюсь, что передняя левая конфорка, пожалуй, самая горячая. Передвигаю кастрюлю на нее. Естественно, через пару минут на поверхность начинают роем подниматься пузырьки. Моя мать добавляла в суп ячмень, чтобы получилось гуще, но Фелиция не знает, есть ли он вообще в кладовке.
— И без него будет вкусно, — говорю я.
Фелиция отрезает несколько ломтей хлеба, а когда суп вскипает, я бросаю куски курицы обратно, чтобы подогрелись.
— Слишком много получилось, — замечает Фелиция, разливая суп по тарелкам и ставя их на кухонный стол. Она права: супа в кастрюле с виду совсем не убавилось.
— Поешь завтра, — говорю я.
— Он не испортится?
— Суп никогда не испортится, если кипятить его каждый день. — Так делала моя мать. Каждый день она подкладывала в нашу суповую кастрюлю морковку и лук, резаный картофель, горстку ячменя, иногда, если удавалось, кусочек бекона. Этому супу не повредил бы бекон: вкус пресный.
— Ты его посолила, Фелиция?
На ее лице проступает легкий румянец. Она встает, приносит соль и протягивает мне. Немного просыпает на стол, поэтому я беру щепотку и бросаю за левое плечо. Фелиция поджимает губы, как обычно делала, когда пыталась сдержать смех.
— Теперь он убежит, поджав хвост, — говорю я.
— Кто?
— Старый Ник, конечно.
Фелиция солить свой суп не стала. Она лучше будет глотать безвкусный суп, чем признает, что его надо улучшить. И вот мы снова едим вместе за одним столом. Я наблюдаю, как двигаются ее руки и наклоняется голова, когда она подносит ложку ко рту.
— Ты еще выращиваешь цветы?
— Срезаю сухие листья и подравниваю кусты, когда они вылезают на дорожки. Раз в неделю, когда сезон, Джош приходит подстригать лужайку.
Раньше он приходил каждый день. Любопытно, как он живет, лишившись заработка? Из-за ноги его не призвали. Перед войной у них в оранжерее росли виноград и дыни. Не в тех масштабах, что в Мулла-Хаусе, но в доме у Деннисов всегда было полно собственных цветов. Теперь все сошло на нет, как будто нож чистил яблоко, не зная, где остановиться, и срезал не только кожуру, но и всю мякоть. Интересно, хватает ли им денег? Вернее, хватает ли Фелиции, потому что мистер Деннис, его жена и будущий ребенок покинули ее, чтобы завести свое отдельное хозяйство. Но он наверняка нажился на войне. Такой человек, инженер, на которого до войны работали более трехсот мужчин… Он подготовил им на замену женщин, и дело продолжилось. Ему пришлось бы бросать деньги через плечо, как соль, если бы он не хотел разбогатеть за годы войны. Может быть, он забывает о Фелиции, потому что у него много своих забот. А потом я думаю: этот дом целиком остался девушке с ребенком. И ведь все они считают совершенно правильным, что она живет здесь одна.
