— Выбрось яйца, пока они не взорвались, как ревеневое вино, — говорю я с чувством.
Фелиция чуть улыбается:
— Да, помню.
Ревеневое вино разлили по бутылкам не то слишком рано, не то слишком поздно. Во всяком случае, оно продолжало бродить в бутылках, пока они не повзрывались одна за другой посреди ночи. В свое время это было заметное событие.
— У тебя есть емкость для фиалок? — спрашиваю я, и она приносит пустую банку из-под рыбной пасты. Я наливаю в нее воду и ставлю фиалки посередине стола.
Чатни хорош. Едва я начинаю есть, во мне вспыхивает жадность, и мне приходится сдерживаться, чтобы не накидываться на еду. Свежий домашний хлеб, острый и соленый сыр. Я заставляю себя жевать помедленнее. Как же вкусно! Гораздо лучше, чем все, что я ел после возвращения! Фелиция заваривает чай и садится напротив меня. Ест она мало, жует будто через силу, а потом отодвигает тарелку.
— Очень вкусно, — говорю я.
— Как ты там живешь? Откуда берешь хлеб? Ты ведь не ходишь в город.
— Вполне справляюсь.
Наверное, в моем голосе звучит грубость, хотя и ненамеренная, потому что она опускает взгляд и берет в руки чайник. Я жалею об этом. Она выглядит усталой и скованной — может быть, замерзла. В доме сыро и холодно — теперь, когда мы немного посидели, это стало еще очевиднее. Этот дом всегда был теплым. Когда мистер Деннис строил его, то установил отопительную систему, равной которой не было во всем графстве. По крайней мере, так он сам говорил. Внизу, под домом, находился котел, а к каждой комнате вело хитросплетение труб. Трубы проходили внутри стен, доставляя тепло в спальни. В полу были вентиляционные отверстия с решетками, через которые поднимался теплый воздух. Тот же самый котел нагревал воду, поступавшую по трубам в ванные и спальни наверху. Когда я рассказал об этом школьным приятелям, они мне не поверили. Казалось волшебством, что можешь в любое время отвернуть кран, и из него польется горячая вода. Мистер Деннис был достаточно богат, чтобы не беспокоиться из-за цен на уголь и кокс.
По этой причине в доме установили только один камин, внизу, в маленькой комнате, где раньше была гостиная миссис Деннис. Она любила огонь, и муж решил ее побаловать. Дом большой и холодный, и лишь в одной комнате Фелиция может посидеть с относительным комфортом.
— Почему ты не зажжешь плиту? — спрашиваю я.
— Тебе холодно?
— Было бы холодно, если бы я здесь жил.
— Ее зажгут завтра. Долли ее погасила, чтобы хорошенько почистить и натереть графитом. У меня есть газовая горелка. В доме обычно тепло, но что-то случилось с котлом. Нужно, чтобы кто-нибудь его посмотрел, но тут никто не разбирается в этой системе.
Она снова пожала плечами с безразличием, которого не выразят никакие слова.
— Кто раньше смотрел за котлом?
— Берт Розуолл, но его призвали через несколько месяцев после тебя. Мой отец показал Джошу, как обращаться с котлом, но котел постоянно выходит из строя, когда Джош пытается его разжечь.
— Я могу взглянуть, если позволишь.
— Правда?
— Мы в армии много в чем поднаторели. Там учат быть мастерами на все руки.
Она опускает взгляд.
— Я не хотела сказать, что ты не умеешь, Дэн…
Она впервые назвала меня Дэном.
— Малышка не мерзнет? — спрашиваю я.
— Нет. Она спит со мной, а у меня в спальне горит огонь. Ей вполне тепло.
Меня не волновали сырость и холод. Меня не волновала муштра. Еда была лучше, чем я привык, однако я помалкивал, когда остальные ворчали и сравнивали ее с той, что готовили их мамаши. Я начищал свои ботинки и ремень, маршировал, вгонял штык в соломенное чучело, а оно подпрыгивало и дергалось. Тем временем шла война, о которой знал сержант Миллс, а мы — нет. Каково это — убить человека или идти под неприятельским огнем, который ведется для того, чтобы убить тебя? Я особо не размышлял об этом. Каждый день был сам по себе, а Боксоллский лагерь составлял отдельный мир между Мулла-Хаусом и войной. Я думал, что все будет хорошо, даже когда начались газовые учения. Зеленый юнец, что с меня взять. А потом были учения по оказанию первой помощи, не имевшей ничего общего с той первой помощью, которую я увидел во Франции. У нас был манекен, который не шевелился, не орал, не истекал кровью и не вонял дерьмом из-за того, что у него вываливались внутренности. Нас учили накладывать жгуты и пользоваться индивидуальными пакетами, нам втолковывали, что газ еще долго залегает во впадинах, у самой земли, даже когда мы уверены, будто он рассеялся.
Зрение у меня более чем превосходное. Глазомер тоже. Когда нас привели на стрельбище, я раз за разом попадал в цель. Я знал свою винтовку, знал, на что она способна, знал, что нужно делать, когда она перегревалась от стрельбы. Я мог бы попросить о переходе в снайперский отряд, но не хотел высовываться. Тогда казалось, что если мы будем держаться вместе, все сложится не так уж плохо. Нас учили ухаживать за своими «Ли-Энфилдами», как за младенцами: смазывать, чистить металлической сеточкой, которую не так-то просто раздобыть в окопах, чего мы еще не знали, а если засорятся — мыть кипятком. Ты не отделял себя от своего оружия, как не отделял себя от своих рук и ног.
Я знал, что хороший глазомер — это еще далеко не все, но зрение у меня было острое. Или быстрое. Пожалуй, в конечном итоге это одно и то же. У Фредерика, по его словам, тоже было отличное зрение, но не такое хорошее, как у меня. Он постоянно спорил на этот счет, когда мы были детьми, а я всегда замечал косяк скумбрий или тюленью морду на секунду раньше, чем он.
Фредерик выпал из моей жизни, будто камень. Он стал офицером-слушателем, потому что в школе прошел офицерские курсы. По недомыслию я полагал, что мы с Фредериком будем все время вместе и поплывем во Францию на одном корабле. Я не понимал, хотя, конечно, мог и догадаться, что человека, который должен получить офицерское звание, будут подготавливать совсем по-другому. Очутившись в лагере, я почти сразу осознал, насколько я заблуждался и какой разрыв между офицером и рядовым. То были существа различного порядка. Однако Фредерик написал мне письмо своим корявым почерком:
Все это весьма, весьма диковинно, не правда ли, мой кровный брат? Любопытно узнать, где диковиннее — тут у нас или там у вас. Сквозь крышу нашей казармы рекой хлещет дождь, а в воскресенье я буду судить боксерский матч среди рядовых. Миссис Деннис (свою мачеху он называл только так) пишет, что мою комнату оклеят новыми обоями. Она их уже выбрала, с миленьким светленьким узором, который очень подойдет для детской. Ее сестра с семейством приезжает в гости на несколько месяцев, и миссис Деннис считает, что для детей лучше всего подойдет моя комната. Она уверена, что мне будет вполне уютно в Синей комнате, поскольку дома я буду появляться так редко. (Или вообще больше не появлюсь? Как ты думаешь, мой кровный брат? До какой степени мне следует ей угодить?) У миссис Деннис хлопот полон рот — из-за мебели для детской. Она полагает, что во всем виновата эта проклятая война, которая все перевернула вверх дном. Однако ей радостно сознавать, что я исполняю свой долг.
