– Ты же знаешь, Бенни, что звонят не мне, – тихо сказала Эстер.
Сняв трубку целой рукой, я приложил ее к уху.
– Слушаю.
– Бенито! – приветствовал меня Сэл.
– Дядя!
Завинтив колпачок на крошечном пузырьке, Эстер принялась сушить свои ногти, но ее плечи напряглись.
– Я слышал о Детройте. И подумал, может, ты не приедешь, – сказал Сэл. – Планы не изменились?
Дядя был осторожен, старался говорить общими фразами – как и всегда, когда разговаривал по телефону.
– Нет… Планы не изменились, – ответил я, и тяжелый взгляд Эстер замер на моей расцвеченной синяками коже.
– Ты как, нормально? – спросил Сэл.
– Поправлюсь.
– Ты еще способен… играть?
– Может быть, не так хорошо, как раньше. Но все равно лучше, чем кто-либо другой.
Сэл издал звук, с натяжкой походящий на смешок:
– Джеку бы понравился такой ответ.
– Это правда.
– Эстер с тобой? – поинтересовался дядя.
Я замешкался. Мне не понравился этот вопрос. «Сэл знает все!»
– Да.
Отняв трубку ото рта, Сэл заговорил с кем-то другим. С Тони? Звук был слишком приглушенным, чтобы я разобрал слова. Но мне показалось, что дядя находился в баре. Звон бокалов, смех и веселая музыка то и дело прерывали связь.
– Я хочу, чтобы ты спустился вниз. Вместе с Эстер. Мы тут отдыхаем. Все в сборе. Я вас представлю. Споете для нас пару песен. Пусть все увидят тебя. Пусть все увидят ее. Вас двоих, вместе. Я вас благословлю на глазах у всех, чтобы ни у кого не возникло сомнений. Возможно, мы сумеем положить конец всему этому.
– Вы нас благословите? – выдохнул я, потрясенный.
– Они перешли черту, Бенито. Кто бы это ни сделал, но они оскорбили не только тебя, они оскорбили меня.
– В каком смысле?
Сэл молчал так долго, что я подумал, будто нас разъединили. Но когда он наконец ответил, его ярость зазвенела у меня в ушах. Сэл говорил с такой откровенностью, какой я никогда раньше не слышал в его речи.
– Они не просто пытались тебя убить. Они намеренно тебя покалечили. Они знали, кто ты, и попытались лишить тебя возможности зарабатывать на жизнь, создавать себе имя. С мужчиной так не поступают. Убей его, но не лишай способности быть мужчиной.
Сэл говорил, как отец. «Если мужчина не способен защитить и обеспечить, он становится злым… или сходит с ума».
– Вы говорите, как мой отец, – повторил я вслух.
Меня снова охватила печаль, и я чуть не захлебнулся в волнах дядиной ярости и собственного опустошения. Но мне нужно было устоять, и я призвал на помощь иронию.
– Но они не лишили меня мужского достоинства, дядя. Мой член при мне.
– Да. Мой тоже. Сегодня ночью все это закончится, Бенито. Но мне нужно, чтобы вы спустились вниз.
– Вы хотите, чтобы все ваши друзья и соратники увидели меня с разбитым лицом?
– Да. Хочу. Покажи им, что вас невозможно запугать. Покажи, что ты один из нас.
«Покажи, что ты один из нас». Я молчал, и Сэл вздохнул. Понизив голос, будто не желая, чтобы его кто-то услышал, он добавил:
– Все, что я делаю, это демонстративный акт. Думаешь, я не знаю свое дело? У меня три клуба, Бенито. Я знаю, как устроить шоу.
– И каков сегодняшний посыл?
– Тебя не так-то легко убить или запугать. Ты делаешь то, что хочешь, с той женщиной, которую выбираешь сам. И ты делаешь это у всех на виду.
По сути, это был мой собственный план. Только озвученный другим. Сэлом. Он теперь был в деле. А войдя в него, дядя назначал себя капитаном и правил бал… Я чертовски устал… Мне захотелось повесить трубку и накрыть чем-нибудь гудевшую голову, но это бы ничего не решило.
– Бенито? – В голосе Сэла зазвучало нетерпение.
– Хорошо, дядя. Мы спустимся через… – Я покосился на Эстер, пытаясь понять, сколько ей нужно времени на сборы.
Она уже снимала бигуди и махала ногами в воздухе, чтобы лак высох быстрее.
– Я буду готова через пять минут, – сказала Эстер, – а мои ногти через десять.
– Дайте нам четверть часа, – попросил я Сэла. – Мы не задержимся. Не знаю, насколько слаженными будут мои руки, но Эстер споет.
– Эстер споет, ты сыграешь, и почва, считай, подготовлена, – сказал Сэл. – Завтра на концерте мы тоже будем, Бенито. Никто даже близко к тебе не подойдет.
– Мы?
– Я и Тереза. Семейство Рейна. Оба Тони.
– Хорошо.
– Четверть часа.
Я повесил трубку и встал с кровати, чертыхнувшись, когда моя голова снова поплыла, а живот скрутило.
– Мы выступаем? – спросила Эстер.
– Да… поем ради ужина, – проворчал я.
«Поем ради наших жизней».
– А ты сможешь, малыш? – прошептала Эстер.
Она впервые за все время назвала меня «малышом». Впервые употребила ласковое слово. До этого я был Бенни Ламентом, даже когда она меня целовала. А ведь с тех пор, как мы целовались последний раз, прошло время. И в самом деле, с момента нашего отъезда из Детройта Эстер ни разу не прикоснулась ко мне. Боялась причинить боль. Я это понимал, потому что тоже боялся, что ее прикосновение вызовет болевые ощущения. Стараясь не наступить на пальчики с только что накрашенными ногтями, я обвил Эстер руками.
– Смогу, если ты будешь рядом.
– Я с тобой, Бенни. Я с тобой.
– Ив горе, и в радости?
– Ив горе, и в радости. В богатстве и бедности. В болезни и здравии.
– Пока смерть не разлучит нас.
В то утро мы подали заявление на разрешение на брак, но воспользоваться им мы могли лишь через двадцать четыре часа. В том хаосе и страхе, в той боли и неопределенности, что я тогда переживал, решение жениться было единственным, в чем я не сомневался. Это был единственный выбор, в котором я был уверен.
– Не говори так. Не говори так! – укорила меня Эстер.
– Как?
– Я ненавижу эту строчку. Мы не должны говорить о смерти. И даже думать о ней. Не нужно накликать ее на наши головы. И звать на нашу свадьбу. Я хочу жить с тобой, Бенни! Жить! Не разлучаясь. И я не собираюсь произносить эту замыленную клятву завтра, когда буду выходить за тебя замуж.
– Не собираешься? А что же ты тогда скажешь?
– Скажу: «Согласна».
– Хорошо.
– Согласна. Буду. Обещаю. И это всё.
– Согласен. Буду. Обещаю. И это всё, – повторил я.
Слова прозвучали как мантра или… лирическая песня.
