В пять вечера представители прессы начали монтировать свое оборудование для внестудийного вещания, а мы так и не настроили свои инструменты и не проверили звук. В моей голове неумолчным рефреном зазвучала единственная мысль: «Я должен что-то предпринять!» Мани в одиночестве хмурил брови, с каждой минутой становясь все мрачнее. Ли Отис вертел своими палочками так, словно хотел с их помощью взмыть в воздух и улететь, а с лица Элвина исчезла вечная улыбка. Эстер покусывала губы, и вся ее поза выдавала напряжение. А мой недосып сказался на голосе, что тоже было не на пользу группе. Нам необходимо было порепетировать на этой сцене. Даже без звука. Иначе мы бы потерпели неудачу. Я этого допустить не мог. Пусть на сцене и стоял «Стейнвей», но его крышка открывалась в сторону зала.
Игнорируя рабочих сцены и звукорежиссеров, я сел за фортепиано и, не дожидаясь остальных, сыграл первые такты Пятой симфонии Бетховена – чтобы взбодрить ребят и разогнать кровь в своих жилах. Пятая симфония влилась в «Берегись», и Эстер, встав у одинокого микрофона, запела. Микрофон зловеще закряхтел, динамики зашипели, и со всех сторон послышались протесты: «Еще ничего не готово!» Но мы, не обращая на них внимания, продолжили. К тому времени, как мы допели песню до конца, Ли Отис звенел тарелками за поднятой на сцену ударной установкой, а Элвин на бас-гитаре, чудесным образом подсоединившейся к усилителям, играл свою партию. Мы сразу же перешли к «Крошке», позволившей присоединиться к нам и Мани. На десятой минуте репетиции нас прервали, сказав, что мистер Чарльз готов занять сцену. Я попытался добиться, чтобы нам разрешили исполнить хотя бы еще одну песню, но главный режиссер помотал головой:
– У нас записаны все ваши уровни. Мы и так выбиваемся из графика. Мистер Чарльз ждет проверку звука.
– Мы ее ждали три часа, и мы выступаем первыми, – заспорил я. – Нам нужно всего несколько минут. Вы хотите вызвать недовольство публики? Зрителям и так не понравится, что вместо «Дрифтере» будем мы. Так вдобавок к этому мы не сможем показать им хорошее шоу. И не наша будет вина, если они потребуют возврата денег за билеты. – Я до сих пор не попробовал сыграть с микрофоном, хотя само фортепиано звучало бесподобно, и от одного ощущения его клавиш под пальцами мое настроение улучшалось как по волшебству.
– Вы не «Дрифтере»? – потрясенно выговорил рабочий сцены, услышавший наш спор.
Главный режиссер закатил глаза и в жесте успокоения поднял руки.
– Мы знаем, кто вы. Не беспокойтесь ни о чем. Пойдите отдохните. Все под контролем.
– Да? И кто же мы? – набычился Мани.
– Ну… – Режиссер в отчаянии скосил взгляд в свою папку. – Вы… «Бенни и Ламенты», – торжествующе улыбнулся он. – Я горячий поклонник вашей музыки.
– Какого черта! – взревел Мани.
Ли Отис тихо хихикнул, а Элвин со вздохом покачал головой.
– Мы – «Майнфилд», – сказал я, перебарывая смех из-за нелепости ситуации. К тому же негодование Мани было осязаемым, и это доставляло мне ох какое удовольствие! Но если бы я не отошел от Мани подальше, он бы разорвал меня на куски.
– «Майнфилд», – повторила Эстер.
Режиссер, нахмурившись, снова опустил глаза в папку. – А, ну да! Верно. Верно. Вы – руководитель? Бенни Ламент? – указал он на меня. – Здесь написано: «Бенни Ламент».
– Да, я руководитель, Бенни Ламент, – подтвердил я.
Я впервые назвал себя так открыто, и Элвин похлопал меня по спине, словно приглашая в семью.
– Не беспокойтесь, мистер Ламент. Это наша работа – обеспечить вам хорошее звучание, – заверил режиссер.
Нас выпроводили со сцены, пообещав, что все будет хорошо, и отправили в зону ожидания до начала концерта. Мани так раскипятился, что из его ушей повалил дым, а с губ засочился смертоносный яд. Я сказал ребятам, что вернусь через полтора часа, и пошел вздремнуть в машине. Возвратившись через час, неподалеку от шкафа уборщика я обнаружил туалет и раковину. Я побрился, пригладил волосы, облачился в свой черный костюм и завязал на шее красный галстук, который мне с гордостью презентовал Ли Отис. Когда я присоединился к ребятам, они уже тоже были готовы к выходу на сцену и ждали его, уплетая бутерброды, которые Элвин позаимствовал в комнате отдыха для персонала. Только Эстер не ела. Она шагала взад-вперед, но при виде меня на ее лице промелькнула улыбка облегчения. На Эстер было белое платье – то самое, в котором она некогда пришла в «Ла Виту».
– Оно помогло мне в прошлый раз, – сказала она. – А нам нужна вся удача, которая только возможна.
Платье и в этот раз работало на нее. Уж не знаю, как Эстер умудрилась довезти его непомятым и незапятнанным, но выглядела она ослепительно: сияющие кудри, безупречное лицо и… волшебные туфли. Послышался стук, и в дверь просунул голову помощник режиссера, оказавшийся моим знакомым.
– До вызова на сцену двадцать минут, – предупредил он. – Нам бы хотелось, чтобы вы прошли за кулисы через десять минут.
Сбившись в кружок, мы поспешно разработали план действий.
– Не будем давать публике время на разочарование, – предложил я. – Выходим, прожекторы включаются, и мы играем. Без всякого вступления, без приветствия. Сразу музыка. Эстер представит группу после первой песни.
– Наверное, первой надо спеть «Ни одного парня», – сказала Эстер. – Она быстрая. Злая и голодная.
– Прям как мы, – сострил Элвин. – Я быстрый, – погладил он себя по груди. – Он злой, – указал парень на Мани. – А он голодный, – кивнул Элвин на Ли Отиса, щеки которого были набиты хлебом.
– Согласен, – сказал я, проигнорировав остроту. – И это единственная песня, которую люди могли уже слышать.
– Последуем за своим лидером. Мы ведь – «Бенни и Ламенты», – съязвил Мани.
Я и его проигнорировал.
– Помолимся? – спросил Ли Отис, заглотнув последний кусок хлеба.
– Молитву прочту я, – сказал Элвин. – Встаем в круг.
Я нахмурился, мне стало неловко. Но ребята встали кольцом вокруг меня, Эстер взяла меня за одну руку, Элвин за другую. Мани что-то пробурчал, но сцепил руки с братьями, и они все склонили головы. На какой-то миг Элвин замешкался, как будто подыскивал слова. Я не склонил голову. И не закрыл глаза. А стал всматриваться в лица ребят. Они были настолько искренними, что меня захлестнули эмоции.
– Боже Всемилостивый! Воодушеви и поддержи нас! – взмолился Элвин. – Ниспошли нам мужество и защиту. Благослови наши голоса и наши руки. Избави нас всякого страха и приумножь нашу веру в себя. Ниспошли успокоение Бенни, скорбящему по своему отцу. Он нуждается в тебе, Господи, а мы нуждаемся в нем. Мы благодарим тебя за твою доброту и милосердие. Мы благодарим тебя за то, что ты свел нас всех вместе. И молимся о предстоящей поездке. Во имя Иисуса, аминь.
– Аминь, – громко повторил Ли Отис.
– Аминь, – поддержали Эстер и Мани.
Я не мог говорить. Мои губы пытались вымолвить «Аминь», но мое сердце было слишком переполнено. Всего в нескольких предложениях Элвин дал мне то ощущение принадлежности к семье, которого у меня в жизни никогда прежде не было. А потом он выпустил мою руку, а Эстер – нет. И на миг мы застыли так с ней. Мани, Элвин и Ли Отис вышли из комнаты, через несколько секунд последовали за ними и мы с Эстер. На сцену мы вышли все вместе.
