– Закрой глаза и оттолкнись, мы полетим с тобою ввысь, – тихо пропела Эстер и покосилась через плечо на спавших братьев.
«Неужели засмущалась?» – мелькнуло у меня в голове.
– На сцене меня поднимали на а-ля ковре-самолете. Только поэтому я получила работу. Голос у меня был уже как у взрослой женщины, а весила я как ребенок. И меня легче было раскачивать из стороны в сторону. Проработав месяцев шесть, я упала с этого ковра-самолета во время концерта и сломала руку. Замена нашлась быстро, и меня уволили. Мама пробовала добиться, чтобы меня взяли обратно, но тут снова начали приходить деньги. Спустя год! И она перестала обивать пороги «Эль Марокко».
– Вам было тринадцать? – спросил я.
Эстер кивнула, и я быстро прикинул в уме:
– В тот год отец был в тюрьме. Вот почему вы не получали денег.
– И они стали приходить вновь, когда он освободился, – сказала Эстер, как будто все вдруг выстроилось в логичную цепочку.
– Да, думаю, так.
– А почему ваш отец, Бенни, подтолкнул вас ко мне сейчас?
Я задавал себе этот вопрос сотни раз. И нашел лишь одно объяснение.
– Он умирал. И пытался сделать так, чтобы с вами все было в порядке и после его ухода.
* * *
С восходом солнца Эстер заснула, словно свет ее успокоил. Он успокоил и меня, и мои веки отяжелели. Я включил радио в надежде на то, что оно меня отвлечет, и поймал самый конец новостного репортажа на радиостанции Филадельфии.
Наш недавно избранный, но еще не вступивший в должность президент Джон Ф. Кеннеди избрал на пост министра труда Рудольфа Александера. Александер зарекомендовал себя как ревностный борец за права профсоюзов и числится в окончательном списке на место судьи в Верховном суде. Если стареющий судья Феликс Франкфуртер подаст в отставку, назначение Александера министром труда окажется временным.
Рудольф Александер проявил себя весьма успешным адвокатом профсоюзов и, будучи не новичком в политике, даже предпринял в 1932 году попытку стать президентом. Однако он не сумел добиться выдвижения своей кандидатуры от партии, отдавшей предпочтение Франклину Рузвельту. Несмотря на то, что эти два человека были непримиримыми соперниками, именно Рузвельт посадил Александера на должность федерального судьи в 1939-м. Рудольф женился на Кэтлин Мортимер, наследнице состояния Мортимеров, и использовал свое возвышение и богатство для защиты прав рабочего человека. Ему 68 – он давно не в расцвете сил, но долгое время является доверенным советником молодого президента и близким другом семьи Кеннеди.
Мою сонливость как рукой сняло. Я выключил радио и следующие несколько часов провел как в тумане. Мне все казалось нереальным. Я действовал в состоянии шока с тех пор, как повстречал Эстер. Потом умер отец, и шок перерос в ужас. Ужас сменился неверием. Неверие – полной дезориентацией. А теперь я достиг той черты, когда уже ничто не могло меня пронять или расстроить.
На полпути между Нью-Йорком и Питтсбургом я съехал с трассы на заправку, залил целый бак, справил нужду и купил по стаканчику кофе всем своим пассажирам. Ребята выпили его с благодарными стонами, размяли ноги и тоже воспользовались удобствами – и все это под любопытные взгляды работников колонки. Возможно, их привлекли музыкальные инструменты, привязанные прямо к крыше автомобиля без багажника или какой-либо другой подставки. А может быть, необычный состав нашей компании: белый парень с четырьмя афроамериканцами. Мы явно выделялись. Осознание этого заставило меня занервничать. Воображение услужливо нарисовало четырех вооруженных бандитов, преследующих нас от самого Гарлема. И когда мы снова уселись в машину, я испытал настоятельную потребность отвлечься. А лучшим способом отвлечься для меня была музыка. Ребята уже не спали. Можно было поработать!
– Мы должны записать альбом, – сообщил я Эстер и ее братьям. – У нас есть четыре песни: «Мне не нужен ни один парень», «Берегись», «Крошка» и «Бомба Джонсон». А нам нужно как минимум десять. По пять на каждую сторону. – Протянув руку, я достал из бардачка блокнот и ручку, которые возил с собой повсюду (вот что значит быть трудягой!).
– Как насчет «Цыпленка» и «Темного сердца»? – спросила Эстер, открывая блокнот. – И как насчет песни о сердцебиении?
– «Цыпленка»? – удивился Ли Отис. – Вы написали песню под названием «Цыпленок»?
– Нет, – сказал я.
– Да, – возразила Эстер. – И Бенни написал ее всего за пять секунд. Так что, если вы думаете, что он не сможет сочинить шесть песен за несколько часов дороги, вы ошибаетесь.
– Нам нужны хорошие песни, – добавил я.
– А вы можете сочинять без своего пианино? – спросила Эстер.
Я пожал плечами. Музыку сочиняли не руки, она всегда рождалась в голове. Хотя голова и руки действительно работали в связке.
– Если Ли Отис сядет с вами, я смогу втащить в салон свою гитару. Я, черт возьми, не могу сочинять без нее, – сказал Мани.
Я снова съехал на обочину, и через пять минут Эстер уже жалась между мной и Ли Отисом, вообразившим приборную доску ударной установкой. А Элвин и Мани, умудрившиеся затащить на заднее сиденье свои гитары, начали их настраивать.
– Спойте нам «Цыпленка»! – потребовал Ли Отис.
– В какой она была тональности, Бенни? – спросила Эстер. – Соль мажор вроде бы?
– Да, соленый цыпленок вкуснее пресного, диетического, – пробормотал я.
Эстер усмехнулась, и моя нервозность спала.
– Вы двое что, прикалываетесь над нами? – огрызнулся Мани.
– Ты гуляешь по городу, кадришь всех девчонок, но я вижу: со мной ты трусливый цыпленок! – спела Эстер идеально чисто.
– А знаете, мне нравится! – рассмеялся Элвин. – Только вот есть захотелось.
Мы управились с «Цыпленком» за двадцать минут, Эстер записала слова в блокнот построчно, и мы перешли к следующей песне – о сердцебиении, как описала ее Эстер. Подумав, мы решили ей дать другое название: «Давай скажем друг другу ’’Привет”».
– У этой песни должен быть характерный ритм – сердечный. Та-там, та-там, та-там, – сказал я.
Послушавшись, Ли Отис задал ей пульс своими палочками. И мы с Эстер исполнили ее в точности так же, как спели перед тем, как я ее поцеловал. Я не осмелился даже взглянуть на Эстер, но моя грудь при воспоминании об этом полыхнула жаром.
Два сердца в такт стучат в груди:
Привет! Прощай! Не уходи!
Едва уйдешь ты, слышу вновь:
Не покидай меня, любовь!
Мы попробовали еще один вариант, но к тому моменту, как мы дошли до припева, стало очевидно: нужны духовые.
– Два сердца в такт стучат в груди, – взвыла Эстер, придав фразе восходящую интонацию.
И я ответил так, словно мы, взобравшись на гору, покатились с нее вниз по другому склону:
