Отец не закрыл глаза. И не сжал мою руку. Он просто сделался холодным. И ушел…
* * *
Прибыл судмедэксперт. И полицейские. Я рассказал им, что видел, – с того момента, как вошел в дверь и обнаружил отцовский чемодан и распахнутое окно. Подтверждением моего рассказа стали два тела: найденное на улице с ружьем в руке и лежавшее на кухне рядом с ружьем на полу. Копы копошились кругом, а я так и сидел за кухонным столом в пропитанных отцовской кровью брюках и рубашке и с отпечатком его руки на щеке. Сэл появился как по волшебству, и полицейские тут же исчезли. Не знаю, кто ему сообщил. Вскоре медэксперт увез тело отца, и мы с дядей остались одни.
– Расскажи мне, что произошло, – потребовал Сэл.
Я понимал, что он подразумевал правду, а не ту версию, что я изложил полицейским. Но правда с ней не разнилась.
– Я вернулся домой. Окно было открыто. Отец, раненый, сидел на пожарной лестнице. Он сказал мне, что его кто-то поджидал.
Скрестив руки на груди, Сэл вперил взгляд в черный телефон на стене – как будто бы он мог ему поведать то, чего не рассказал я. Трубка все еще свисала на проводе, но уже не раскачивалась из стороны в сторону, как маятник или метроном, ведущий счет времени. Время остановилось, и я застрял в коротком миге – между до и после. В скользивших по пустой гостиной тенях затаилась печаль. Она обволочет меня в ванной, когда я, раздевшись, буду смывать с себя отцовскую кровь. Она накатит на меня из засады в комнате, где висела одежда отца, а подушки еще сохраняли его запах. И она почти задушит меня в новой кровати, которую отец купил, чтобы заманить меня домой. Но она атакует меня, лишь когда я останусь в квартире один. А пока она просто выжидала.
– Вы знали о болезни отца, когда я к вам приезжал?
– Да.
– И вы не посчитали нужным сказать мне об этом?
– Не в моих правилах вмешиваться.
Я поднес ладони к глазам. Мы все вели себя одинаково, стараясь обходить молчанием то, о чем надо было говорить, в чем нужно было признаваться и что надо было обсуждать…
– Болезнь толкала твоего отца на глупости, – сказал Сэл. – Он возомнил, что терять ему нечего.
Я оторвал от лица руки и заглянул дяде в глаза. Его взгляд был абсолютно пустым…
– Что за парень был на улице? – спросил я.
– Некто по имени Мики Лидо.
– Кто он такой? – уточнил я.
– Никто.
– «Никто» не стал бы поджидать с ружьем на пожарной лестнице, когда мой отец вернется домой.
– Может, он ждал тебя, Бенито.
Я онемел.
– Ты не послушал меня, племянник, – прошептал Сэл. – И вот Джека нет.
– Это вы подослали убийцу к моему отцу?
– Я любил его, Бенито.
– Я не об этом вас спросил! – взревел я.
Сэл залепил мне затрещины обеими руками; его ладони отскочили от моих запятнанных кровью щек, и только наше обоюдное удивление остановило мои кулаки.
– Твой отец был лучшим из людей, которых я встречал. Я знаю, ты думаешь иначе. Ты слишком хороший, слишком добропорядочный для нас. И смотришь на свою семью свысока, – мягко произнес Сэл.
– Я хочу жить своей жизнью. Быть хозяином самому себе и ни от кого не зависеть.
– Это невозможно, племянник. Так или иначе, но самому себе никто на этом свете не принадлежит.
– А кто ваш хозяин, дядя?
Сэл потряс головой, как будто я был малым, неразумным дитятей, и прикрыл глаза.
– Может, мне и следовало все тебе рассказать… Все объяснить.
– Может, мать твою, и следовало!
Сэл повел плечами и взмахнул манжетами так, словно собирался снова хлестнуть меня по лицу. А мне этого даже хотелось. Шок развеивался, и по моему нутру начал расползаться ужас. Его гнев отвлекал..
– Ты знаешь, кто такой Рудольф Александер? – осведомился он резким голосом, дробно чеканя слова.
Это имя мне было известно, и все-таки я помотал головой.
– Рудольф Александер – отец Мод Александер. Полагаю, ты знаешь, о какой Мод я говорю.
Я кивнул.
– Рудольф Александер – очень состоятельный человек. И очень могущественный. Он женился по расчету на потомственной аристократке и построил на ее деньги империю. Рудольф работал адвокатом в профсоюзе водителей грузовиков, пока не попал в федеральный суд. Избранный президент полностью в его руках. Он получит все, что только пожелает. По слухам, Рудольф метит в Верховный суд.
«Политика – дело грязное. Я бы предпочел перейти дорогу гангстеру, чем политику», – слова Ахмета мигом пронеслись у меня в голове, но я был слишком потрясен, чтобы зацикливаться на их переосмыслении.
– Рудольфа никогда не спрашивали ни о его дочери, ни о внучке. Думаю, он предпочел бы сохранять и дальше всю эту историю в тайне, особенно учитывая расовую принадлежность… и нынешний климат… политический… в стране. Судьи назначаются, и он сидит на федеральной скамье более 20 лет. На самом деле он получил там место сразу после смерти дочери. До своего назначения в федеральный суд Рудольф был активным сторонником закона Манна – того самого закона, который позволил засадить в тюрьму Бо Джонсона за пересечение границы между штатами с его дочерью.
– Это было двадцать лет назад, – возразил я, ничего не понимая.
– Не так уж и давно, – покачал головой Сэл. – Твой отец любил Бо Джонсона. Но дело не в нем. Дело в Рудольфе Александере. Джек стал беспечным. Забыл об осторожности. Теперь и ты в это ввязался. А он мертв.
Сэл вскинул руки, и на мгновение мучительная тоска, прокравшаяся в комнату, исказила его лицо. Он резко встал, подошел к телефону, положил трубку на рычаг и остался стоять ко мне спиной. А мне стало интересно – уж не плачет ли он? Сэл плакал на поминках матери. Отец тоже плакал. Слезы не пересыхали в его глазах много дней…
– Давай-ка умойся, – приказал Сэл мягко, но без дрожи в голосе. – Насчет этого не беспокойся, – указал он на кровь на полу. – Я оставлю Жердяя тут подежурить. Он вызовет бригаду.
– Бригаду? – переспросил я непонимающе.
– Ну да, прибраться.
– Но я не хочу, чтобы они трогали папины вещи…
Господи! Папины вещи! Тоска вдруг обступила меня плотным кольцом, проползла по коже. Я вцепился в свою окровавленную рубашку и начал сдирать ее с тела, отрывая в нетерпении пуговицы. Одна из них отлетела и ударилась об стену, другая покатилась по полу к лужице уже сворачивавшейся крови, где умер отец.
– Я обо всем позабочусь, – успокоил Сэл, повернувшись ко мне. Отутюженные складки на его брюках не помялись, а черноту его пиджака не подпортило ни одно пятнышко. Но в морщинах на его лице собрались тени, подчеркнутые беспощадным утренним светом.
– Эстер Майн ничего не грозит? – спросил я.
