Количество машин, припаркованных на улицах, заметно поубавил понедельничный исход взрослых на работу и детей в школу. На углу я купил кофе и рогалик и все съел и выпил, не пройдя и квартала. Спешить мне было некуда. Утреннее солнце светило ярко, но не грело. Погода стояла безветренная. Дождя тоже не было. Только бодрящая свежесть и яркий свет, наполнявшие тело энергией и прояснявшие мысли. Я старался не думать об Эстер Майн. Я не выполнил того, что обещал, и укоры совести мешали мне насладиться комфортным самоощущением в знакомой обстановке. Я был расстроен… И вдруг осознал, что ноги повели меня по привычному когда-то пути. Как будто с возвращением в родной район вернулся мой прежний уклад. Я стоял перед входом в гимнастический зал Энцо. Его красная дверь и вывеска нуждались в покраске: карикатурные перчатки едва просматривались на выцветшем дереве. Чужак, незнакомый с этим районом, прошел бы мимо, не удостоив все это даже мимолетного взгляда. По сторонам от красной двери располагались мясная лавка и ломбард. За минувшие годы их хозяева сменились, но владельцем гимнастического зала – насколько мне было известно – по-прежнему оставался Энцо. «Интересно, он до сих пор колотит по грушам и тренирует хулиганов из Бронкса?» – подумалось мне. Я провел в его спортзале не меньше времени, чем любой другой мальчишка в районе. Но желанием туда ходить не горел никогда. Отец заставил.
Мне хорошо запомнилось, как он уговаривал меня на лестнице: «Я не могу наносить тебе удары, сынок. Не могу! Когда ты родился, я дал себе слово, что никогда тебя не ударю. И я никогда этого не сделаю. Но ты должен осознать, что руками можно не только играть на пианино. Я отведу тебя к Энцо. Он научит тебя, как еще применять руки». В тот первый день Энцо был воодушевлен. Он подумал, будто я решил пойти по отцовским стопам. Стать бойцом. Я делал все, что он мне говорил, и помалкивал. Но когда через неделю после первого занятия он вывел меня на ринг для спарринга, я наотрез отказался биться. «А ты упрямый. Ты это знаешь? Я трачу на тебя свое время впустую. Убирайся с глаз моих!» – не выдержал Энцо. Я растерялся, а придя домой, расплакался. И вместе с тем испытал облегчение, решив, что с боксом покончено навсегда. Но отец, должно быть, заплатил Энцо за урок: не прошло и недели, как я снова оказался в гимнастическом зале. Отец опять привел меня туда, сунул в руку Энцо пачку денег и заявил: «Он не обязан становиться бойцом, Энцо. Но он должен научиться драться». И Энцо во второй раз вывел меня на ринг. «Это игра, – сказал он мне и четверым мальчишкам. – Твоя задача – не подпустить их к себе. Ты крупнее любого из них. Сильнее и проворнее. Не подпускай их к себе».
Ребята окружили меня. Их лица светились любопытством. Я узнал это выражение: точно такие же эмоции я испытывал, наблюдая за тем, как моя учительница в пятом классе, мисс Морган, медленно проходит по рядам между партами, пока мы пишем контрольную; ее бедра покачивались под розовой юбкой, а вокруг разносился аромат роз.
«Ты такой же крепкий, как твой старик?» – выкрикнул кто-то из мальчишек. Моя крепкость всегда была под вопросом. Внутри меня все разом похолодело. Но это был не тот холод, который возникает при смущении или неловкости. 11 не тот, что ощущается, когда внутри пустота. Этот холод был спровоцирован страхом. Я понял, что мне надо делать, но не хотел этого. «Ты будешь драться с нами, Бенни?» Я не собирался с ними драться. Не собирался наносить ни одного удара.
Первым на меня двинулся, стремительно ворвавшись в символический круг и широко размахивая руками, самый маленький паренек. Я приготовился, прижал локти и прикрыл лицо, как учил меня Энцо, но не стал увертываться и отражать удар, как делал обычно, тренируясь с большой грушей. Я позволил мальчишке нанести свой удар. Стоило ему налететь на меня, как остальные ребята тоже бросились ко мне. Но я устоял. Удержался, даже когда самый рослый паренек ударил меня по коленной чашечке. Я не двигался с места и сносил их атаки, сосредоточившись на том, чтобы защитить свои руки, сердце и голову. На меня обрушился град ударов – и сильных, и неуверенных. И на какое-то мгновение ринг заполнила жестокая музыкальная какофония наших вскриков. Моих – от боли, противников – от усилий. «Он слабак! – сплюнул один из мальчишек. – Это даже не смешно». – «Он не слабак. Он крепкий как камень», – пробормотал другой. «Он здоровый бессловесный тюфяк. Вот кто он такой. Аж противно!»
Энцо вывел всех мальчишек с ринга и протянул мне носовой платок. Он был грязный, но я взял его и вытер кровь, струившуюся из носа, и только порадовался, что не запятнаю его еще сильнее. «Если ты не будешь отвечать ударом на удар, ребята не дадут тебе это забыть. Они никогда не пустят тебя в свой круг», – сказал Энцо. «А я и не желаю быть частью их сраной компании!» Энцо залепил мне подзатыльник: «Следи за языком, парень!» Кровь из носа теперь оказалась у меня во рту, и я сплюнул ее в ведро у ног тренера. «Я уверен, ты смог бы одолеть большинство из этих ребят. По крайней мере, если бы ответил им тем же. Так почему ты этого не сделал?» – «Если бы я стал отбиваться и атаковать сам, а я это умею, они бы решили, что я похож на отца. Вы тоже считаете, что я на него похож». – «А что плохого в том, чтобы походить на отца?» – спросил Энцо. «Я не хочу делать то, что делает он». – «По-твоему, пусть лучше люди считают тебя слабаком?» – «Меня не волнует, что обо мне думают люди. Рано или поздно они вообще перестанут обо мне думать», – сказал я. И такова была моя цель. Я хотел, чтобы меня вообще не замечали. Хотел оставаться невидимым в гадком мире своего отца.
Я толкнул дверь в гимнастический зал Энцо, и она со скрипом распахнулась.
– Гляди ж ты, – пробормотал я, наблюдая, как она за мной закрывается.
Если я еще колебался, то только в этот момент. Мой автомобиль стоял на парковке около церкви, сразу за углом. И мне нужно было еще кое-что сделать. Я не понимал, зачем пришел сюда. Возможно, это разговор на кухне накануне вечером вызвал у меня нежданный приступ тоски по прошлому. Как бы там ни было, но я оказался здесь.
«Ты такой же крепкий, как твой старик?» – на миг мне почудилось, что эти слова эхом разнеслись по помещению. Я вступил во мрак и начал подниматься по лестнице, пытаясь уловить звуки ударов по груше, ее тягучие стоны, свист скакалок и запах пота и сигарет. Волна ностальгии снова захлестнула меня, и, остановившись на верхней ступеньке, я окинул глазами пространство. Два приподнятых ринга, груши по периметру, ведро для мытья полов, брошенное посередине зала. Зал был пуст, но все еще использовался. Это очевидно.
– Энцо? – позвал я, не желая его напугать. Потом прошел несколько шагов, вглядываясь в углы, и снова выкрикнул его имя.
Со стен на меня глядели разные лица. Дерзкие и бесцветные. Старые духи в темной комнате. Я нашел среди них портрет отца: с поднятыми руками и настолько высоко задранными трусами, что казалось, будто его тело состоит из одних ног и грудной клетки. К слову сказать, у Энцо висел и портрет Бо Джонсона. Я пробежал глазами по длинной веренице фотографий, пока не отыскал его. Эстер Майн унаследовала от отца глаза, подбородок и рот.
– Сукин ты сын, – прошептал я.
– Ты все еще балуешь свои ручки, Бенни Ломенто? – проскрипел Энцо, наклонившись и занося правую руку так, словно готовился к мощному выпаду.
