«Поиск личных качеств женщин, которые ведут к их собственной виктимизации, напрасен… Иногда люди забывают, что мужское насилие – дело рук мужчин. Учитывая это, неудивительно, что наиболее плодотворные исследования по объяснению такого поведения фокусировались на характеристиках мужчин. Удивительно другое – невероятные старания, вложенные в попытки объяснить мужские поступки, изучая личные качества женщин»
[388].
Совершенно ясно, что обычные здоровые люди могут попасть в ловушку длительных абьюзивных отношений, но так же ясно и то, что после их прекращения эти люди больше не являются ни обычными, ни здоровыми. Хроническое насилие наносит серьезный психологический ущерб. Однако тенденция обвинять жертву долгое время мешала психологическому пониманию и диагностике посттравматического синдрома. Вместо того чтобы объяснять психопатологию травмированного человека как реакцию на ситуацию, сопряженную с насилием, психологи и психиатры часто объясняли возникновение этой самой ситуации его предполагаемой фундаментальной психопатологией.
Показательный пример такого рода мышления – проведенное в 1964 году исследование женщин, избиваемых партнерами, озаглавленное «Жена того, кто бьет жену». Исследователи, которые изначально хотели изучать тех, кто занимается рукоприкладством, обнаружили, что эти мужчины не желают с ними разговаривать. Поэтому они переключили внимание на более готовых к сотрудничеству жертв домашнего насилия, которых тут же сочли «кастрирующими», «фригидными», «агрессивными», «нерешительными» и «пассивными». И пришли к выводу, что супружеское насилие удовлетворяло «мазохистские потребности» этих женщин. Определив расстройства личности этих женщин как корень проблемы, ученые решили «лечить» их. В одном случае им удалось убедить жену, что она сама провоцировала насилие, и ей объяснили, как исправить свое поведение. Когда она перестала искать защиты от побоев у сына-подростка и больше не отказывала мужу в сексе по первому требованию, даже если тот был пьян и агрессивен, ее лечение было признано успешным
[389].
Хотя такой бесстыдный, откровенный сексизм редко встречается в сегодняшней психиатрической литературе, те же концептуальные ошибки с завуалированным предубеждением и презрением по-прежнему преобладают в ней. Состояние человека, нужды которого сведены к элементарным заботам о выживании, до сих пор часто ошибочно принимается за портрет изначального характера жертвы. Концепции организации личности, разработанные в обычных обстоятельствах, применяются к пострадавшим без всякого понимания повреждений личности, которые происходят в условиях длительного террора. Поэтому пациенты, которые страдают от комплекса остаточных явлений хронической травмы, по-прежнему рискуют тем, что им поставят неверный диагноз расстройства личности. Их могут называть от природы «зависимыми», «мазохистами» или «нацеленными на саморазрушение». В отчете об одном недавнем исследовании, проведенном в отделении неотложной помощи крупной городской больницы, клиницисты традиционно описывали избитых женщин как «истеричных», «с мазохистскими наклонностями», «ипохондричек» или, проще говоря, «полоумных»
[390].
Именно эта тенденция ставить жертвам ошибочные диагнозы стала основой споров, разразившихся в середине 1980-х, когда составлялась новая редакция диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам Американской психиатрической ассоциации. Группа мужчин-психоаналитиков предложила внести в номенклатуру «мазохистическое расстройство личности». Этот гипотетический диагноз предполагалось применять к любому человеку, который «остается в отношениях, где один партнер эксплуатирует, оскорбляет, использует другого или прибегает к насилию, несмотря на наличие возможности изменить ситуацию». Ряд женских организаций выразил свое возмущение, и разгорелись жаркие общественные дебаты. Женщины настаивали на том, чтобы процесс создания диагностического канона стал открытым (прежде он оставался в руках небольшой группы мужчин), и впервые приняли участие в именовании психологической реальности.
Я была одной из участниц этого процесса. Больше всего меня в то время поразило то, насколько мало значили рациональные аргументы. Представители женщин приходили на обсуждение подготовленными, с тщательно проработанными, логичными, подкрепленными всеми необходимыми документами, исчерпывающими докладами, обосновывающими их позицию. Эти документы доказывали, что предлагаемая диагностическая концепция имеет мало научных оснований, игнорирует недавние открытия в понимании психологии виктимизации и социально регрессивна и дискриминационна по своему воздействию, поскольку ее будут использовать для стигматизации людей, лишенных власти и голоса
[391].
Мужчины, представители психиатрического истеблишмента, упорствовали в слепом отрицании. Они легко признавали, что не разбираются в обширной литературе последнего десятилетия, посвященной психологической травме, но не понимали, почему это должно их волновать. Один из членов совета доверенных лиц Американской психиатрической ассоциации считал дискуссию о жертвах домашнего насилия «нерелевантной». Другой попросту заявил: «Я никаких жертв не вижу»
[392].
В конце концов в результате поднятого организованными группами женщин шума и широкого освещения в СМИ, подогретого спорностью вопроса, стал возможен некоторый компромисс
[393]. Название предлагаемого диагноза заменили на «самоповреждающее расстройство личности». Критерии для постановки диагноза изменились, так что этот ярлык не мог применяться к людям, у которых была подтвержденная история физического, сексуального или психологического насилия. Самое важное, что это расстройство было включено не в основной текст руководства, а в приложение. Тем самым ему был присвоен апокрифический статус внутри канона, в котором оно пребывает и по сей день.
