В противоположность распространенному мнению жертвы насилия в детстве редко прибегают к самоповреждению, чтобы «манипулировать» другими людьми или хотя бы сообщить о своем дистрессе. Многие пережившие насилие в детстве рассказывают, что непреодолимая тяга к самоповреждению развилась у них довольно рано, часто до начала пубертата, и они втайне удовлетворяли ее многие годы. Зачастую собственное поведение вызывает у них чувство стыда и отвращения, и они всячески стараются его скрыть.
Так же часто самоповреждение ошибочно принимают за суицидальный жест. Многие пережившие насилие в детстве действительно совершают попытки самоубийства
[365]. Однако существует четкое различие между многократным самоповреждением и попытками самоубийства. Цель первого – не убить себя, а облегчить невыносимую эмоциональную боль, и многие выжившие, как ни парадоксально, расценивают его как одну из форм самосохранения.
Самоповреждение является, пожалуй, наиболее впечатляющим из патологических механизмов успокоения, но все же лишь одним из многих. Дети, подвергающиеся насилию, как правило, в какой-то момент своего развития обнаруживают, что могут вызвать значительные, пусть и временные, изменения в своем аффективном состоянии, добровольно вызывая у себя автономные кризисы или крайнее автономное возбуждение. Клизмы и рвота, беспорядочные, копульсивные сексуальные связи и рискованное поведение – непреодолимое стремление совершать рискованные поступки и бросать вызов опасностям, а также применение наркотических средств становятся средствами, с помощью которых дети пытаются регулировать свои внутренние эмоциональные состояния.
Применяя эти методы, они стараются избавиться от своей хронической дисфории и стимулировать – хотя бы ненадолго – внутреннее состояние благополучия и комфорта, которого нельзя достичь никакими иными средствами. Эти саморазрушительные симптомы часто стабильно проявляются у детей еще до наступления отрочества, а в подростковом возрасте становятся еще более выраженными.
Эти три главные формы адаптации – развитие диссоциативной защиты, развитие фрагментированной идентичности и патологическая регуляция эмоциональных состояний – позволяют ребенку выжить в среде хронического насилия. Более того, они, как правило, позволяют ребенку-жертве сохранять внешнее подобие нормальности, которое имеет особое значение для абьюзивной семьи. Симптомы дистресса у ребенка часто хорошо скрыты. Измененные состояния сознания, провалы в памяти и другие диссоциативные симптомы обычно не удается распознать. Формирование негативной идентичности, как правило, маскируется социально приемлемым, конформным, «ложным я».
Психосоматические симптомы редко можно проследить до их источника. А саморазрушительное поведение, проявляющееся скрытно, по большей части остается незамеченным. Хотя некоторые дети и подростки могут привлекать к себе внимание агрессивным или противоправным поведением, большинству удается успешно скрывать масштабы психологических сложностей, с которыми им приходится иметь дело. Большинство детей, подвергающихся насилию, достигают взрослости, сохраняя свои секреты в неприкосновенности.
Повзрослевший ребенок
Многие дети, подвергающиеся насилию, цепляются за надежду на то, что взросление принесет им спасение и свободу. Но личность, сформированная в среде принудительного контроля, плохо адаптирована к взрослой жизни. Выжившие уносят с собой из детства фундаментальные проблемы базового доверия, автономии и инициативы. Они подходят к задачам взрослой жизни – утверждению независимости и созданию близких отношений, – обремененные серьезными изъянами в сферах заботы о себе, когнитивных процессов и памяти, идентичности и способности формировать стабильные отношения. Они по-прежнему остаются пленниками своего детства; пытаясь создать новую жизнь, снова и снова наталкиваются на травму.
Писатель Ричард Роудс, переживший тяжелое насилие в детстве, рассказывает, как травма проявляет себя в его творчестве:
«Все мои книги пишутся по-разному. Каждая рассказывает свою особенную историю… Однако я вижу, что все они – повторение одного и того же. Каждая из них сфокусирована на одном или нескольких мужчинах с сильным характером, которые сталкиваются с насилием, сопротивляются ему и обнаруживают за его бесчеловечностью тонкий луч надежды. Повторение – это немой язык притесняемого ребенка. Я не удивляюсь, находя в структуре моих произведений его проявления, слишком эфемерные, чтобы быть выраженными словами: точно отзвуки молитвенного барабана, которые не столько слышишь, сколько ощущаешь в области сердца»
[366].
В близких отношениях выжившие движимы стремлением к защите и заботе и преследуемы страхом брошенности или эксплуатации. В поисках спасения они могут тянуться к властным авторитетным фигурам, которые, как им кажется, обещают особые, полные заботы отношения. Идеализируя человека, к которому привязаны, они пытаются не поддаваться постоянному страху доминирования либо предательства.
Однако избранный неизбежно не оправдывает эти фантастические ожидания. Разочаровавшись, они могут ругать последними словами того самого человека, которого совсем недавно обожали. Обычные межличностные конфликты тоже могут провоцировать у повзрослевших людей, пострадавших в детстве от повторяющегося насилия, сильную тревожность, депрессию или ярость. Но в их сознании даже мелкие обиды вызывают воспоминания о намеренно жестоком обращении. Эти искажения не так-то легко скорректировать опытом, поскольку одним из последствий пережитого в детстве насилия может стать недостаток вербальных и социальных навыков разрешения конфликтов. Таким образом, у выживших людей развивается шаблон напряженных, нестабильных отношений с многократным разыгрыванием драматических историй спасения, несправедливости и предательства.
Людям, пережившим насилие в детстве, почти всегда невероятно трудно защитить себя в контексте близких отношений. Отчаянная жажда заботы и любви затрудняет установление безопасных и уместных границ в отношениях с другими. Их склонность принижать себя и идеализировать тех, к кому они привязываются, еще сильнее затуманивает разумную оценку. Эмпатическая настроенность на желания других и привычка к автоматическому, почти бессознательному повиновению также делают их уязвимыми перед любым облеченным властью или авторитетом лицом. Диссоциативный стиль защиты затрудняет формирование сознательной и точной оценки опасности. А желание исправить травмирующий опыт может приводить к возрождению с этой целью опасных ситуаций и как следствие воспроизведению ситуаций насилия.
По всем этим причинам у людей, переживших насилие в детстве, высок риск повторения виктимизации, когда они становятся взрослыми. Статистические данные на этот счет выглядят убедительно, по крайней мере в отношении женщин. Риск изнасилования, сексуальных домогательств или побоев, высокий для женщин в целом, практически удваивается для тех, кто стал объектом сексуального насилия в детстве. По итогам исследования женщин, переживших в детстве инцест, проведенного Дианой Расселл, две трети из них впоследствии подвергались изнасилованиям
[367].
