Ущерб, нанесенный войной, может усугубляться тем, что общество в целом терпимо относится к эмоциональной отстраненности и неконтролируемой агрессии мужчин. Самые близкие к травмированному ветерану войны люди могут оказаться не способны призвать его к ответу за неправильное поведение, спускать ему вспышки гнева и эмоциональную холодность. В конечном счете это усилит его чувство неадекватности и стыда и оттолкнет самых близких людей. Социальные нормы мужской агрессии тоже вводят в заблуждение ветеранов войн, которые пытаются развивать мирные и поддерживающие семейные отношения. Социальный работник Сара Хейли приводит высказывание ветерана с посттравматическим стрессовым расстройством. Он сумел жениться и завести детей, но у него обострились симптомы, когда его маленький сын начал играть в солдатики. «Я думал, что смогу с этим справиться, но рождественским утром, увидев на полу игрушечных солдатиков и пулемет, я слетел с катушек… Мы с моим трехлетним сыном сильно поссорились, и я не знал, как это исправить… Наверное, дело в моей наивности. Все дети проходят через игры в войну, но меня это так взбесило именно потому, что со мной во Вьетнаме было то же самое. Я решил, что сам сделал сына таким и сам же должен заставить его остановиться»
[233].
Мысли этого человека занимала беспричинная жестокость, которую он творил как солдат, и тот факт, что ни одно лицо, облеченное властью, не вмешалось, чтобы ее предотвратить. Его раздражительность в семейной жизни напоминала ему о прежней неконтролируемой агрессии во Вьетнаме. Стыдясь и своих прежних поступков, и нынешнего поведения, он «чувствовал себя жалким подобием отца» и сомневался в том, что вообще достоин иметь семью. Этот мужчина, как и многие другие боевые ветераны, испытывал трудности с теми же проблемами агрессии и самоконтроля, что и его ребенок-дошкольник, решающий задачи развития своего возраста. Боевая психическая травма обнулила достигнутый им еще в ранние годы жизни уровень решения этих проблем.
Женщины, перенесшие сексуальное и домашнее насилие, сражаются со схожими проблемами с саморегуляцией. Однако их отличие от мужчин заключается в том, что трудности могут усугубляться недостаточной терпимостью самых близких людей. Общество практически не позволяет женщине ни замыкаться в себе, ни выражать свои чувства. В попытках защитить пострадавшую ее близкие и родственники могут пренебречь ее потребностью в восстановлении чувства автономии. Члены семьи могут избрать собственный курс действий и игнорировать желания пострадавшей или действовать вопреки им, тем самым снова лишая ее автономии
[234].
Они могут проявлять нетерпимость к ее гневу, а могут, наоборот, молча сносить его, сами стремясь к мести. Поэтому пострадавшие женщины часто неохотно откровенничают с членами семьи – не только потому, что боятся быть непонятыми, но и из опасений, что реакция родственников превзойдет их собственную. Женщина, пережившая изнасилование, так описывает первоначальную реакцию мужа на ее слова и вызванные ей еще большую тревогу и чувство утраты контроля:
«Когда я рассказала мужу, он пришел в неистовство. Он хотел отомстить тем парням. В тот момент я и так была напугана донельзя и не хотела, чтобы еще и ему от них досталось. Я сказала ему об этом очень четко. К счастью, он меня услышал и был готов уважать мои желания»
[235].
Восстановление чувства контроля особенно проблематично в сексуальных отношениях. После изнасилования почти все пережившие его сообщают о нарушениях в прежде стабильной сексуальной жизни. Большинство испытывает желание полностью отказаться от секса на какой-то период времени. Даже после возобновления интимных отношений нарушения сексуальной жизни исцеляются медленно
[236]. В сексуальном взаимодействии выжившие часто снова сталкиваются не только с конкретными триггерами, провоцирующими флешбэки, но и с более общим ощущением давления или принуждения. Пережившая изнасилование женщина рассказывает о том, как реакция ее партнера заставила ее вновь почувствовать себя жертвой:
«Ночью я проснулась и почувствовала его на себе. Спросонья мне показалось, что [насильник] вернулся, и я запаниковала. Он сказал, что просто пытался заставить меня «снова привыкнуть», чтобы я не осталась фригидной на всю жизнь. У меня не было сил бороться или спорить, и я просто уступила. Во время [секса] моя голова была совершенно пуста. Я ничего не чувствовала. На следующий день я сдала свой последний экзамен, собрала вещи и уехала. Я рассталась со своим бойфрендом в то лето»
[237].
В силу прочно устоявшейся нормы мужского «права» многие женщины привыкли удовлетворять желания партнеров и ставить собственные на второе место даже в сексе по согласию. Однако после изнасилования многие выжившие обнаруживают, что больше не могут мириться с таким положением вещей. Чтобы восстановить собственную сексуальность, женщине, пережившей изнасилование, необходимо вернуть себе чувство автономии и контроля. Чтобы когда-нибудь вновь научиться доверять, ей нужен готовый к сотрудничеству и чуткий партнер, который не рассчитывает на секс по первому требованию.
Восстановление хорошего отношения к себе и положительного образа себя включает не только вновь обретенное ощущение автономии внутри отношений, но и восстановление самоуважения. Выжившим необходима помощь других в их борьбе со стыдом и в достижении адекватной оценки своего поведения. И здесь отношение самых близких людей имеет огромную важность. Реалистичная оценка ослабляет чувства унижения и вины. И наоборот, резкая критика, равно как и не основанное на понимании слепое принятие, усугубляют самобичевание и отчуждение жертвы.
Реалистичная оценка – это признание крайне тяжелых обстоятельств травмирующего события и нормальности реакций жертвы. Это признание моральной дилеммы в условиях крайне ограниченного выбора. А еще это признание нанесенного психологического ущерба и принятие длительного процесса выздоровления. Резко критические суждения, напротив, часто навязывают предвзятый взгляд как на природу травмирующего события, так и на спектр приемлемых реакций. А наивное принятие пытается отбросить вопросы морали в полной уверенности, что такие вопросы несущественны в обстоятельствах ограниченного выбора. Однако даже такие ситуации не отменяют базирующихся на морали чувств вины и стыда.
