– Впереди свободно, – какое-то время спустя сообщила Мэри. Голос ее снова исполнился гулких грудных обертонов.
– Угля в топки! К черту торпеды! – заорал я, и мы – шлеп-шлеп-шлеп, чавк-чавк-чавк, – крутя педали, пеня воду лопастями колес, понеслись через бассейн навстречу свежему, влажному ветру, подставив лица солнцу, облегченно смеясь (дуэт фагота и баритон-саксофона).
– Метка два! – наперебой кричали мы сквозь смех, что было сил работая ногами, все крепче и крепче сжимая сплетенные пальцы. – Топляк прямо по носу! Вниз по Потомаку! За океаны! За Геркулесовы столбы! За Золотым Руном!
Ветер, холодные брызги в лицо…
Вдруг Мэри бросила крутить педали, отчего наше суденышко круто свернуло влево.
– Почти вернулись, – негромко сказала она.
Не обменявшись ни словом, мы по инерции причалили к пристани.
«Жучки» поведали о проникновении в мой кабинет двух, а может, и трех человек, но говорил из них только один, да и то полушепотом:
– В архивном шкафу посмотри.
Стук выдвигаемых ящиков, знакомое пощелкивание роликовых направляющих… а вот и скрип ящиков письменного стола, и шелест бумаги, и шорох чего-то, отодвигаемого в сторону…
«Жучок», оставленный в телефоне Джереми, тоже порадовал кое-чем интересным. На сей раз звонили ему.
– Да? – подняв трубку, заговорил Джереми.
– Она говорит, в детали вдаваться он не желает, – сообщил мужской голос (знакомый: его обладателю Джереми на моей памяти уже звонил).
– И я этим вовсе не удивлен, – откликнулся Джереми. – Но я уверен: у него есть…
– Да, знаю. Валяй, пробуй – это мы уже обсуждали.
Пробуй? Очевидно, вломиться в мой кабинет?
– О'кей.
Щелк.
Несомненно, им даже в головы не приходило, что я способен применить против них их же методы, или хоть как-нибудь им воспротивиться, или хотя бы заметить нечто неладное. Почувствовав это, я пришел в ярость… но и испуган был не на шутку. Живя в Вашингтоне, округ Колумбия, читая о нераскрытых убийствах, о мутных субъектах без определенных занятий, всем нутром чувствуешь векторы силы, борьбу окружающих правительство теневых группировок… Конечно, слепому кажется, будто он-то, по причине ущербности, от призрачного мира интриг и закулисной грызни в стороне: слепого, дескать, кто же станет трогать… И вот теперь я понял, что втянут во все это – взаправду, без дураков, и помощи ждать неоткуда. Попробуй тут не испугайся.
Однажды вечером я, с головой погруженный в «Облачно-камерную музыку»
[44] Гарри Парча, парил среди огромных, округло-стеклянных нот, и тут в дверь позвонили.
Я снял телефонную трубку.
– Алло?
– Это Мэри Унзер. Могу я подняться?
– Разумеется.
Нажав нужную кнопку, я вышел на лестницу.
Наверх Мэри поднялась без сопровождающих.
– Простите, что беспокою вас дома, – прогудела она, слегка запыхавшаяся (какой голос!). – Ваш адрес нашелся в телефонной книге. Вообще-то мне не следовало…
Остановившись передо мной, она коснулась моего правого плеча. Я, подняв руку, придержал ее локоть.
– Да?
Нервозный, гортанный смешок.
– Вообще-то меня здесь быть не должно.
«Значит, вскоре вас ждет куча неприятностей», – едва не сорвалось с моего языка… но ведь она, разумеется, знала, что моя квартира нашпигована «жучками»? И наверняка явилась ко мне не по собственному почину?
Однако трясло ее здорово – настолько, что я, подняв и свободную руку, слегка сжал ее плечи в ладонях.
– Что с вами? Все в порядке?
– Да. Нет.
Нисходящие ноты гобоя, смех, что на деле не смех… Казалось, она напугана, очень напугана. «Если все это игра, то игра просто мастерская», – подумалось мне.
– Входите, – пригласил я и повел ее внутрь.
В квартире я подошел к стереосистеме и выключил Парча, но затем, передумав, включил его снова. Я и сам здорово нервничал.
– Присаживайтесь… диван замечателен. Хотите чего-нибудь выпить?
Внезапно происходящее показалось мне чем-то ирреальным – мечтой, одной из моих фантазий. Подобному впечатлению весьма способствовала облачно-камерная фантасмагория… и вообще, откуда мне знать, что в этом мире реально?
– Нет. Или да.
Снова все тот же смех, что на самом-то деле не смех…
– У меня пиво есть.
Отправившись к холодильнику, я вынул пару бутылок, откупорил их.
– Итак, что происходит? – спросил я, устроившись рядом с Мэри.
Слушая ее, я неспешно потягивал пиво, а она время от времени прерывалась, делая долгий глоток.
– Одним словом, по-моему, чем лучше я понимаю, что вы говорите о передаче энергий между n-мерными многообразиями, тем лучше понимаю, что… что случилось со мной.
Однако голос ее изменился – сделался куда менее звучным, куда менее носовым, часть обертонов исчезла.
– Даже не знаю, что могу вам сказать, – ответил я. – Это… не то, о чем я могу рассказывать или даже писать. Видите ли, все, что мог, я уже высказал. В статьях.
Последнее прозвучало чуть громче всего остального, для публики (если таковая имеется).
– Э-э…
Ее рука, накрытая моей, вновь задрожала.
Так мы сидели довольно долго и все это время при помощи рук беседовали о вещах, которых мне сейчас почти не упомнить, так как нашим языком подобного не описать. Однако все эти вещи были очень и очень важны, и наконец я сказал:
– Знаете, идемте-ка со мной. Этаж у меня верхний, и на крыше имеется нечто вроде веранды. Допивайте пиво и идем. Вечер сегодня на славу. На свежем воздухе вам станет легче.
С этим я проводил ее через кухню в кладовку, к дверям на черную лестницу.
– Поднимайтесь наверх.
Сам я вернулся к стерео, поставил «Кельнский концерт» Джарретта, прибавил громкости так, чтобы нам было слышно, и тоже поднялся на крышу. Подошвы привычно зашуршали о залитый гудроном гравий.
Крыша… То было одно из моих любимых мест. Стена дома поднималась над ее краем до уровня груди, а по бокам «веранду» укрывали ветви двух больших ив, превращая ее в нечто вроде беседки. Я вытащил наверх остов огромного старого дивана и порой, прохладными, ветреными вечерами, лежал на нем с пупырчатой Брайлевской планисферой в руках, слушал «Звездные карты» Шольца и полагал, будто, благодаря сим проекциям, понимаю, каково это – видеть звездное небо.
