И Оливер продолжал работу, пока сон не сморил. На самом деле задача была не так уж сложна: место, где беглецы покинули систему туннелей, известно, координаты Селены там, на поверхности, Джейкоб дал – главное, в счислениях не ошибиться.
Вычислить среднюю скорость движения, а следовательно, и время выхода на поверхность, тоже было вполне возможно. Как и сверить полученный результат со скоростью потребления невосполнимых ресурсов – воздуха и воды, теряющихся в замкнутом цикле регенерации, а также корма для живности. Несколько консультаций с немым Элией обеспечили Оливеру все необходимые данные, после чего задача свелась к простой арифметике.
Покончив с расчетами, Оливер и Элиа позвали Джейкоба и изложили ему результат.
– Молодцы, – сказал Джейкоб. – Я об этом как-то и не подумал.
– Но погляди, – заметил Оливер, – воздуха и воды у нас достаточно, источников питания для роботов в десять раз больше, чем нужно, взрывчатки – тоже. Проблема только с едой. Не знаю, хватит ли коровам сена.
Джейкоб, кивнув, бросил взгляд за спину Оливера, на коров в стойлах.
– Придется резать коров одну за другой и есть. И сами прокормимся, и расход сена снизим.
– Есть… коров?
Оливер просто опешил.
– Разумеется! Это же мясо! На Земле люди их испокон веку едят!
– Ну, даже не знаю, – протянул Оливер. В последнее не слишком-то верилось, однако хлесткий, как бич, хриплый хохот Эстер заставил его умолкнуть.
Однако Джейкоб и Фримэн с Наоми решили слегка ускорить темп, чтобы иметь запас времени на случай возможной ошибки. К тому, кто бил штольню, управляя ни на минуту не выключавшимся буровым роботом, приставили напарника с ручным буром, работавшего у стен коридора, а есть начали на бегу, отвозя назад рыхлую породу, а время на сон сократили, насколько возможно. Каждую смену туннель продвигался вперед на несколько миль.
Вскоре характер породы, преграждавшей путь, изменился. Твердый, темный, монолитный базальт уступил место камню более светлому, местами – сплошь в угрожающих трещинах.
– Анортозит, – пояснил Джейкоб. – Вот и до коры добрались.
После этого каждая смена вела беглецов сквозь новую зону пород. Как-то им пришлось пробивать себе путь сквозь огромные пласты кальциевого полевого шпата с вкраплениями базальта: на вид – все равно, что кирпич скверной выделки. В другой раз они наткнулись на целую стену твердой, как сталь, яшмы, а вот жила «синьки» им встретилась только одна. Тут-то Оливер и понял, насколько работа в шахте исказила его представления о внутреннем устройстве Луны. Раньше он думал, будто Луна просто ломится от прометия, однако, пересекая узкую жилу, осознал: нет, прометий очень и очень редок, а его залежи – всего-навсего крупноячеистая сеть из тонких нитей в огромном теле Луны.
Когда жила осталась позади, Солли подобрал кусок руды и с любопытством уставился на него: нижние глаза прижмурены, лицо искажено старанием открыть третий глаз… Вдруг он с силой швырнул руду оземь, отвернулся, твердым шагом двинулся к забою и принялся ожесточенно бурить.
– Я всю жизнь этой «синьке» отдал, – сипло сказал он. – А что она такое? Всего-навсего Господом проклятый камень!
Джейкоб отрывисто рассмеялся, и беглецы двинулись дальше, прочь от залежей драгоценнейшего из металлов, сделавшегося в их глазах просто мягкой породой, которую проще бурить.
– Шевелись! Прибавь шагу! – вскричал Джейкоб, хлопнув Солли по спине и прыгнув через обломки камня рядом с роботом. – Этот камень плавился и застывал, плавился и застывал на протяжении целых эонов, пока не обернулся тем, что мы с вами видим сейчас. Метаморфизм!
Последнее слово он протянул нараспев, надолго задержавшись на слоге «мор».
– Метамо-о-о-орфизм! Метамо-о-о-орфизм! – подхватили Наоми с Эстер, а немой Элиа принялся орудовать ручным буром вдвое быстрее робота.
– Скоро придем мы в город господ, – перекрыв общий гам, запел Джейкоб, – скоро придем под купола Занаду, со всем их стеклом, с фруктами сладкими, с ваннами, с вазами и щегольством, с тонкими винами, старыми винами – вот это будет…
– Ме-е-ета-амо-о-о-орфизм!!!
И все заработали еще быстрей прежнего.
Сидя на дне вагонетки, приспособленной под спальню, жуя сыр, Оливер смерил взглядом могучего Джейкоба, лежавшего рядом. Донельзя уставший, дышал Джейкоб ровно, глубоко – вот-вот уснет.
– Откуда ты знаешь про купола? – негромко спросил Оливер. – Откуда вообще столько всякого знаешь?
– Ну и вопрос, – пробормотал Джейкоб. – Да это всем известно. Кроме тех, кому выжгли мозги и в шахту до конца жизни законопатили. На самом деле я, парень, мало что знаю. Большую часть просто выдумал. Любовь Луны – вот и все, что нам нужно…
С этим он и уснул.
Вскоре туннель привел беглецов к слою мрамора – белого мрамора сплошь в кварцевых прожилках, блестевшего, искрившегося даже без света, под взором третьего глаза. Казалось, камень вокруг сделан из доброго, сытного коровьего молока пополам с водой, чистой, что твой алмаз. Мрамор бурили долго, пока его мощная, мускулистая, лениво играющая искрами гладь не опьянила, не околдовала всех до единого.
– Помню, как-то раз отправились мы джаз послушать, – пробежав вдоль вагонеток с глыбой белого камня, со всей аккуратностью уложив ее в штабель и кое-как отдышавшись, заговорил Джейкоб. – Дело было в Ричмонде: целая куча доков, нефтеперегонных заводов, огромных нефтехранилищ, а мы здорово поднабрались и все сворачиваем не туда. Но вот, наконец-то, дошли. Глядим, а там только какой-то трубач, давно в тираж вышедший, плюс ритм-секция на подхвате. Играет сидя, по лицу видно, что жизнь его не особо-то баловала, сурдина такая, что все заведение можно накрыть… а ведь труба, доложу я вам – это же инструмент молодых, губы рвет в клочья! Присели мы еще выпить, ничего особенного не ожидая, и тут они начали последнюю песню в программе, «Продырявилось ведерко»
[57]. Блюз на четыре такта – казалось бы, проще некуда.
– Метамо-о-о-орфизм, – проскрежетала Эстер.
– Ага! Вроде того. И трубач заиграл. И повторили они ее раз сто, не меньше. И снова, и снова, и снова… может, даже две сотни раз повторили. Разумеется, трубач играл тихо, то и дело сурдину пускал в ход – словом, все трюки, изобретенные состарившимися трубачами для сбережения губ, не показывая публике, что губам-то уж тридцать лет, как крышка, успел перебрать. Однако стоило малость послушать, и все это разом забылось, а почему? Потому, что он играл. И как играл! Все, чему в жизни выучился, весь музыкальный дар, все невзгоды свои в это злосчастное «Ведерко» впихнул, и, Богом клянусь, тут дух точно взял верх над материей, потому что старик поймал кураж, пустяк в шедевр превратил!
