Вагонетка остановилась у их загона. Во мраке лязгнула отворенная дверь. Со стороны дрожащих шахтеров – ни слова, ни даже звука.
В лица ударил яркий, безжалостный свет. Шахтеры с криком отскочили назад, вжались в прутья решетки, но все напрасно. Ослепленный, Оливер съежился в цепких руках надсмотрщика. Грубые пальцы зашарили под штанами и под рубахой. Перед сузившимися, словно игольные ушки, зрачками чередой замелькали черно-белые кадры: изнуренные люди, подвергающиеся такому же обыску, а после – побоям. Крик, стоны, глухие удары, электрическое жужжание… Головы бреют. Неужели снова пора? Удар в живот; чьи-то пальцы больно стиснули шею. Эстер, обхватившая голову длинными, смуглыми, жилистыми руками. Скальп немилосердно жжет. «Бз-з-з», – и все под корень, а Оливер отброшен на каменный пол.
– Двенадцатый где? – на дробном, трескучем языке надсмотрщиков.
Никто не ответил.
Надсмотрщики ушли, а с их уходом померк и свет, сменившийся прежней густой, непроглядно-черной, такой родной для шахтеров тьмой. Вот только теперь повсюду вокруг парили ярко-красные полосы – расплывчатые, колышущиеся, плещущиеся в жгучих слезах. Третий глаз Оливера слегка приоткрылся, и это его успокоило, так как все еще было в новинку: теперь он мог разглядеть на черном фоне тьмы мутные красно-черные силуэты товарищей, сжавшихся, съежившихся, хватающих ртами воздух. Среди них, проверяя, не ранен ли кто, утешая нуждавшихся в утешении, двигался Джейкоб. Подойдя к Оливеру, он положил ладони на его лоб.
– Уже видит, – сообщил Оливер.
– Замечательно.
Не поднимаясь с колен, Джейкоб доковылял до поганого ведерка, снял с него крышку, сунул внутрь руку и что-то оттуда вытащил. Оливер замер, дивясь тому, как отчетливо, ясно все это видит. Бывало, в темноте и раньше маячили перед глазами разноцветные кляксы, но он всегда считал их остаточными зрительными образами либо галлюцинациями. И только благодаря указаниям Джейкоба сумел отыскать между ними взаимосвязь, сложить их в нечто зримое и осмысленное. Это и было тем самым волевым актом. Ключом, отпирающим дверь. Пока Джейкоб отмывал непонятный предмет собственной мочой и слюной, Оливер обнаружил, что глаз во лбу видит почти все вокруг, очерченное яркими кроваво-алыми линиями. Тем временем Джейкоб поднял над головой какой-то комок, и комок словно бы превратился в небольшую лампу, излучающую свет в диапазоне, видимом каждому от рождения… только раньше видеть его было незачем. В его неярком, призрачном зареве ограда загона, вычерченная кровью, красно-черной на черном, стала видна целиком, отчетливо, ясно.
– Прометий, – выдохнул Джейкоб.
Шахтеры сгрудились вокруг, подняв взгляды. Солли, обладатель крохотного, вздернутого кверху носа, ужасно щурился, морщился от натуги. Лицо Эстер оказалось вполне под стать голосу: суровые черты, острые скулы, изборожденная морщинами кожа…
– Драгоценнейший химический элемент. Основа власти наших господ на Земле. Вся их цивилизация держится только на нем – на его внутреннем движении, на электронах, срывающихся с оболочек, сталкивающихся с нейтронами, выделяя тепло и вот этот синий свет! Оттого нас и обрекли добывать его из недр Луны до конца жизни…
Джейкоб ковырнул комок ногтем большого пальца и роздал всем по отщепу. Глинистая структура, тяжесть, тускло-серебристая поверхность, в лучах одних лазеров мерцавшая зеленым, в лучах других – синим… все это было прекрасно знакомо каждому.
– Разотрите как следует между коренными зубами и проглотите.
– Но это же все равно, что отрава, – напомнил Солли.
Все тот же огромной величины смех, заполняющий тьму.
– Верно, только эффекта ждать – годы и годы. А такой роскоши нам, сам знаешь, не предоставлено. В краткосрочной же перспективе он просто улучшает способность видеть в темноте. И укрепляет волю.
Сунув за щеку мягкий, увесистый отщеп, Оливер раскусил упругий металл, растер меж зубов, проглотил. Металл запульсировал, затрепетал в животе. Теперь Оливер видел и лица товарищей, и сетку ограды загона, и другие загоны, тянущиеся чередой вдоль стены коридора, и проложенные роботами колеи… и все это – в непроглядной, черной, как тушь, темноте без единого проблеска света.
– Прометий – живое вещество Луны, – негромко сказал Джейкоб. – Мы движемся вдоль ее нервов, под плетью надсмотрщиков рвем их из ее тела. Все эти шахты и штольни – карта ее нервной системы. Разум Луны выдирают с корнем, везут на Землю, чтоб стать еще богаче, и потому лунное сознание переселяется в нас; мы сами становимся ее разумом, спасаем его от полного угасания.
Солли, Эстер, Джейкоб и Оливер взялись за руки. Связавший их воедино поток энергии оставил на память каждому нежную, приятную легкость в теле.
Все улеглись на каменное ложе, и Джейкоб снова завел рассказ о своей родине, о верфях и портах Тихоокеанского побережья, о скалах, ветрах и волнах, и о лучах солнца, освещающих все это великолепие, о джазе в барах, о том, как могут спорить, состязаться друг с дружкой труба и кларнет…
– Как вышло, что ты все это помнишь? – спросил погрустневший Солли. – Мне память дочиста стерли.
Джейкоб захохотал.
– Еще мальчишкой, – отсмеявшись, сказал он, – я как-то упал и напоролся на мамины вязальные спицы. Одна, вонзившись прямо в ноздрю, рассекла надвое гиппокамп
[56]. С тех пор мой мозг хранит все воспоминания, какие возможно, где-то еще. То есть мертвую часть памяти они выжгли, а живая осталась цела.
– Больно было? – каркнула Эстер.
– На спицы-то напороться? Еще бы! Вспышка, как от погонялки надсмотрщика где-то здесь, в самой середине… Наверное, Луне так же больно, когда мы в ней ковыряемся, добывая руду. Но теперь я этому только рад: именно в тот момент у меня третий глаз и открылся. С тех самых пор я им вижу. А здесь без нашего третьего глаза ничего нет – черным-черно все вокруг.
Оливер кивнул, вспомнив непроглядно-черную тьму.
– И еще кто-то там, в темноте, – прокаркала Эстер.
В начале следующей смены Оливер, получив от надсмотрщика указания, прошел темными коридорами до конца длинной, неширокой жилы «синьки», которую разрабатывал. Парнем он был рослым, а потолок штольни местами опускался довольно низко: кто станет тратить зря время, сглаживая неровности жилы? Порой вперед приходилось ползти по шпалам узкоколейки, прихваченным костылями к неровному камню пола, с трудом протискиваясь сквозь самые тесные бреши. В такие минуты штольня казалась огромной извилистой кишкой.
Добравшись до нужного места, он включил робота – длинный, приземистый металлический ящик на колесном ходу. Вспыхнувший лазерный бур озарил тусклым светом поверхность «синьки», ненадолго ослепив Оливера. В какой-то мере сбалансировав зрительное восприятие (то есть привыкнув не замечать жутковатый свет бурового луча), Оливер задал роботу стандартный набор команд и продолжил бурить грудь забоя, а затем, пустив в дело ковш робота, подобрал с пола отколотую «синьку». Когда куски покрупнее оказались в грузовых вагонетках позади робота, Оливер взялся за ручной бур, сколол с базальтовых стен оставшуюся руду и тоже погрузил ее в вагонетки, прежде чем отослать их назад. Жила чем дальше, тем сильнее сужалась, становилась всего-навсего тоненьким волоконцем в теле Луны, и места для работы оставалось все меньше. Вскоре робот не сможет поместиться в штольне, и тогда придется бурить ход сквозь базальт, выбирать волоконце до конца, надеясь наткнуться на линзу или на разветвление.
