Однако, когда первое потрясение прошло, начались ожесточенные бои. В первый день десятки немецких десантников были убиты или ранены, около восьмидесяти человек – захвачены в плен и незамедлительно отправлены в Англию морем. 13 мая в город вошли десятка два танков – из них пятнадцать были выведены из строя ценою жизни двадцати четырех голландцев. Тем не менее после всего лишь четырех дней боев Дордт, как и все Нидерланды, сдался, и его войска из последних сил уничтожали остатки боеприпасов, чтобы те не попали в руки врага.
Я единственный посетитель музея и чувствую себя тут лишним: вокруг меня сотрудники (как я догадываюсь, волонтеры) проверяют инвентарные описи, чистят экспонаты из витрин, заново расставляют маленькую библиотечку книг о войне. Я рассматриваю потрепанные корешки, потом обращаюсь к седовласому мужчине в голубой рубашке, сортирующему стопки книг за столом. Он поднимает голову: мой интерес к истории города ему явно по душе. Еще больше он оживляется, когда я рассказываю о Лин, о ее путешествии из Гааги. Судя по тому, как меняется выражение его лица, когда я упоминаю госпожу Херому, привезшую девочку в Дордрехт, имя ему явно знакомо. Он спрашивает, что мне о ней известно.
В ноутбуке, который я извлекаю из чемодана, есть фотография документа: желтоватый листок линованной бумаги формата А4, испещренный черновыми заметками – некоторые зачеркнуты. Заглавие такое: «Что должно играть роль в создании нового закона?» Документ написан рукой госпожи Херомы, а переснял я его в Амстердаме. Лин он достался после смерти госпожи Херомы. К тому моменту, когда были сделаны эти заметки, – много лет спустя после войны – Диуке Херома-Мейлинк (для друзей просто Тоок) уже представляла Партию труда сначала в парламенте, а затем в ООН. В основе заметок лежит личный опыт, и Лин упоминается как пример единственного ребенка, которому приходится войти в большую семью. Одна подробность привносит в ситуацию человечность: когда мать Лин закрыла дверь на Плеттерейстрат, госпожа Херома услышала, как та зарыдала там, за дверью.
Сотрудник музея подзывает коллег, и вскоре вокруг нас уже собираются несколько человек и читают через мое плечо письмо на экране. Я прокручиваю перед ними другие фотографии: альбом со стихами, письма, фотокарточки, – явственно ощущается общий интерес. Мне называют эксперта по этой теме – Герта ван Энгелена, он местный журналист и сотрудничает с музеем. Мы пишем ему письмо и оставляем сообщение на автоответчике, а тем временем кто-то из сотрудников проверяет каталоги и базы данных и предлагает варианты, где я могу еще поискать сведения. За это время мы, кажется, успеваем сдружиться. К середине дня у меня уже целый список сайтов и публикаций, и я смотрю видео, двадцать пять лет назад записанное американским Мемориальным музеем Холокоста, – в нем госпожа Херома несколько неохотно рассказывает о том, чем они с мужем занимались во время войны.
В 1930-х годах чета Херома жила в Амстердаме, где Ян Херома получил диплом психолога и продолжил учебу в медицинской школе. Оба они мыслят политически прогрессивно, решают просто жить вместе, не поженившись, и снимают квартиру вместе с Иреной Ворринк (будущим министром здравоохранения Нидерландов от социалистов, ее имя станет широко известно в 1976 году благодаря декриминализации легких наркотиков). Выучившись на социального работника, Тоок была принята в профсоюз, чтобы организовывать политическое образование для женщин-рабочих. А по ночам, дома, за маленьким столиком, она стучала на пишущей машинке, переводя с немецкого на голландский научные статьи ученых-евреев. Это было необходимо, потому что без переводов исследователи, которых на родине в Германии преследовали нацисты, не сумели бы получить работу в Нидерландах. Супруги Херома считали, что их либеральная и политически нейтральная страна как нельзя лучше подойдет беженцам.
Когда в Нидерланды вторглись нацисты, у Яна уже была собственная врачебная практика в Дордрехте – в изящном белом террасном доме номер 14 по Дюббелдамсевег. Через отдельный вход пациенты попадали сразу в приемную на первом этаже, а оттуда – в кабинет врача. Семья жила на втором этаже.
Поначалу оккупанты почти ничем не нарушили обычный ход жизни. Они захватили бразды правления (назначив Артура Зейсс-Инкварта рейхскомиссаром и главой гражданской администрации), но административная структура и работа полиции, школ, магазинов, храмов и предпринимателей практически не изменились. Антиеврейские меры множились постепенно и почти незаметно: отказ в бомбоубежищах, «Свидетельство об арийском происхождении» для госслужащих, требование ко всем евреям встать на учет. С февраля 1941 года начались массовые аресты, которые поначалу шли неспешно. Над евреями, переправленными четой Херома в безопасные, казалось бы, Нидерланды, теперь нависла угроза, а в переводах и новых университетских должностях, которые появились благодаря усилиям четы, уже не было нужды.
С ноября 1941 года в нижнем левом углу страницы с объявлениями в местной газете, по соседству с рекламой зубного врача, магазина готовой одежды и концертного зала, регулярно появлялось и такое сообщение:
Я. Ф. Херома
Врач
Часы приема изменены.
Криспейнсевег, ежедневно с 11:00 утра, кроме субботы;
частные консультации
ежедневно с 13:30 до 14:00.
Посвященные знали, что означают эти послания.
По мере того как влияние оккупантов росло, выстраивалась и сеть сопротивления нацистам: тонкие ниточки надежды, которые соединяли людей вроде четы Херома в Дордрехте с им подобными, далекими и незнакомыми. Нередко эти сети держались на якорях довоенного общества: ассоциациях врачей, студенческих братствах, церквях, политических группах. Ян Херома был врачом и членом Социал-демократической рабочей партии, к тому же у него имелось много друзей-евреев в академическом мире. Это и сделало дом номер 14 по улице Дюббелдамсевег точкой, в которой сходились все линии. Тонко, едва заметно их вычерчивали супруги, выезжая на дом к пациентам, порой далеко за город: маленький автомобиль обеспечивал им большую свободу передвижений.
В то же время, когда Ян Херома и его жена перевозили евреев через всю страну и прятали в подвале своего дома, в разных городах другие люди тоже начали разворачивать подпольные сети. Например, Йоске де Неве из группы сопротивления «Безымянное единство», сама дрожа от страха, вывозила по железной дороге из Амстердама еврейских детей. Много позже, вспоминая об этом, она рассказала, что всегда улавливала момент, когда другие пассажиры признавали в притихшей детворе евреев. Ей оставалось лишь надеяться, что пассажиры не донесут. Однажды по вагонам пошли контролеры, проверяя удостоверения личности и билеты. Йоске накрыла волна паники, она помчалась в уборную и спустила в отверстие стульчака, прямо на рельсы, целую пачку подложных документов – кроме еврейских детей, она везла еще и их. Потом она долго изводилась, думая о том, что эти фальшивки нашли.
