Спинден предвосхитил многое, что сегодня мы считаем само собой разумеющимся. Воистину трагедия, что столько его идей о мезоамериканской цивилизации было проигнорировано и отброшено в эру Томпсона только потому, что он всю жизнь придерживался схемы корреляции майяского и христианского календарей Морли, оказавшейся несостоятельной. Я познакомился со Спинденом, когда тот был глубоким стариком, но когда-то это был по-настоящему оригинальный мыслитель.
Хотя мы думаем о позднем Сильванусе Морли как о лидере антиисторической, «времяпоклонческой» школы, ранний Морли придерживался другого мнения. Под впечатлением многочисленных испанских сообщений, что поздние майя до Конкисты хранили подробные истории в своих складывающихся книгах, Морли писал в 1915 году: «По этой последней причине автор считает, что практика записи истории в иероглифической письменности возникла наряду со многими другими обычаями в Южной области, и, следовательно, надписи на памятниках южных городов, вероятно или по крайней мере частично, имеют исторический характер» [14].
Как полагали Томпсон и постаревший, но отнюдь не помудревший Морли, классические майя были непохожи на другие цивилизованные народы и даже на мезоамериканских соседей, таких как миштеки, чья страсть к собственной истории отражена во многих поздних кодексах. Опять же, Томпсон мог убедить себя и коллег, того же Морли, например, в чем угодно, если это совпадало с его собственными предубеждениями и пристрастиями. В 1950 году в своей «Иероглифической письменности майя» он утверждал:
«Я не верю, что на монументах записаны исторические события. Почти полное отсутствие дат, общих для двух городов, помимо конца периодов… вызвано, я полагаю, почти безграничной возможностью выбора дат при сборе информации об окончаниях катунов. Жрец в одном городе, оценивая аспекты конца катуна, уделял больше внимания лунным влияниям и, соответственно, при выборе дат руководствовался ими, а жрецы в других городах, возможно, рассматривали как первостепенные солнечные влияния и отбирали даты с учетом этого» [15].
Искусно разработанная, но совершенно ошибочная теория детерминант Типла, объясняющая даты, отличавшиеся от круглых, как поправки к солнечному году в календаре, навсегда покорила Томпсона. Он просто не мог представить жрецов – предков Хасинто Куниля – записывающими мирскую историю. По мнению Эрика, даже сцены, изображающие жертвоприношение пленников, могли быть только религиозными по своей сути, а не в ознаменование победы. Как и марксисты, о которых он так много думал, Эрик всегда находил то, что, по его мнению, было для него самым важным.
Реакция Томпсона на ересь Тани 1960 года была неожиданно мягкой, несмотря на крушение одного из столпов, поддерживавших его общие взгляды на майя. Однажды Таня сказала Питеру Мэтьюзу, как сильно переживала, что не успела вовремя сообщить Эрику о своих открытиях, чтобы тот исправил предисловие к переизданию «Иероглифической письменности майя» в 1960 году и тем спас себя от последующего конфуза. Когда она дала читать ему свою еще не опубликованную статью, Эрик сразу же ответил: «Этого не может быть!» Но после того, как забрал статью домой и прочитал той же ночью, на следующее утро полностью изменил свое мнение: «Конечно, вы правы!» [16] Хотя Таня была русской, она не казалась ему «красной угрозой».
Читатель может заметить, что великий прорыв Проскуряковой имел мало общего с языком майя: для ее непосредственной цели было неважно, написаны ли тексты на шведском или суахили, поскольку ее подход был чисто структурным. И она была не единственным эпиграфистом, сосредоточившимся на смысле и интерпретациях, а не на чтении на том или ином языке майя. Ей был интересен подход Кнорозова и проблемы лингвистической дешифровки, но в ее собственных исследованиях они играли небольшую роль, а с годами она и вовсе потеряла к ним интерес.
То же самое можно сказать и о ее друге Генрихе Берлине, немецком оптовом торговце бакалейными товарами, который сбежал в Мехико от преследований Гитлера в 1930-е годы. В качестве хобби Берлин много лет анализировал структуру надписей Паленке, что было относительно легко благодаря высокому качеству эпиграфических материалов Альфреда Моудсли и новым надписям, найденным в 1940-х и 1950-х годах Альберто Русом и другими мексиканскими археологами.
Наиболее впечатляющей находкой Руса, имевшей поистине космические масштабы, было открытие склепа и саркофага в самой большой пирамиде Паленке – Храме Надписей. Это открытие сыграет важную роль на следующем этапе нашей истории, но об этом поговорим позже. Здесь же достаточно сказать, что на сторонах саркофага были вырезаны человеческие фигуры, сопровождаемыми иероглифами, и в 1959 году, за год до статьи Тани, Берлин предположил, что эти иероглифы были именами предков человека, похороненного в столь впечатляющей позднеклассической гробнице [17]. Другими словами, надпись должна была быть исторической.
В 1940 году Морли еще мог заявить, что «автор сильно сомневается, что какой-то топоним когда-либо будет найден в каменных надписях майя» [18]. Но в 1958 году во французском журнале «Journal de le Société des Américanistes» появилась небольшая статья, в которой сообщалось об открытии того, что получило название «эмблемные иероглифы» из-за отсутствия более подходящего термина [19].
Эмблемные иероглифы состояли из трех частей:
1) так называемый «суперфикс в виде иероглифа бен-ич», значение и чтение которого будет установлено только несколько лет спустя;
2) специальный префикс, который Томпсон (как оказалось, ошибочно) связал с водой, и
3) главный знак, который, как понял Берлин, варьируется в зависимости от города, с которым он связан.
Это было действительно важное открытие, имевшее далеко идущие последствия для будущих исследований майя, но оставалось неясным, и дискуссия идет до сих пор, отражают ли эмблемные иероглифы топонимы, или имена богов-покровителей городов, или управлявшие ими династии.
Как бы то ни было, Берлин преуспел в выделении эмблемных иероглифов для Тикаля, Наранхо, Йашчилана, Пьедраса-Неграса, Паленке, Копана, Киригуа и Сейбаля (рис. 39), а теперь нам известны и многие другие. Иногда в надписях одного города может использоваться более одного эмблемного иероглифа: например, в Йашчилане их два, как и в Паленке. Более того, Берлин не преминул указать, что время от времени эмблемные иероглифы одного города будут появляться в надписях другого, указывая на какую-то связь между ними, и намекнул, что изучение распределения эмблемных иероглифов может позволить провести анализ политической географии майя.
Как и Герман Бейер до него, Берлин интересовался структурой текстов и выделением повторяющихся последовательностей. Он увидел, что эмблемные иероглифы иногда ассоциировались с тем, что он называл «бесполезными катунами» – иероглифами двадцатилетних календарных периодов, сопровождаемыми «суперфиксами в виде иероглифа бен-ич» и числительными префиксами, но не дал им никакого объяснения. Задача выяснить значение «катунов бен-ич» (так позднее стали называть «бесполезные катуны») и найти личные имена, которые появились вместе с ними и с эмблемными иероглифами, досталась Тане.
