Осенью, вернувшись в Гарвард, он обнаружил настоящий заговор. Студенты и аспиранты, интересовавшиеся Мезоамерикой, объединились в неформальный семинар; мы назвали его по-испански «Меса куадрада» («квадратный стол») – в подражание «Меса редонда» («круглый стол»), что много лет работал в Мексике. Докладчики, которых нам удавалось пригласить, и наши студенческие беседы были намного интереснее, чем официальные серии семинаров, проводившиеся профессорами антропологии, и посещаемость этих полулегальных собраний, к раздражению администрации, росла быстрее, чем учебных семинаров.
В 1956–57 учебном году пришла моя очередь быть председателем «Квадратного стола», и при тайной помощи Тани я организовал вечернюю сессию, полностью посвященную значению работы Кнорозова. Это была настоящая научная сессия. Доклады по египетской письменности Уильяма Стивенсона Смита
[114] из Бостонского музея изобразительных искусств и по китайской письменности китайского ученого из Яньцзинского института в Гарварде (его имя я подзабыл) соответствовали духу сравнительного подхода Кнорозова к ранним системам письма. Историческую ретроспективу попыток фонетической дешифровки представил лингвист Джон Кэрролл, душеприказчик Уорфа, рассказав об этом злосчастном новаторе, а для изложения теории и дешифровки Кнорозова у нас был Дэйв Келли. Я до сих пор храню предварительный план заседания, составленный Таней Проскуряковой (приложение А), который наглядно показывает, что у нее был совершенно современный подход к этой спорной теме и что она на годы опережала свое время.
Я подумал, было бы справедливо предоставить Эрику Томпсону возможность изложить свою точку зрения, но он отверг наше приглашение, вероятно, под ложным предлогом, что ему не позволит высокое давление. Защищать свою позицию в публичной дискуссии, особенно перед какими-то аспирантами, было просто-напросто не в стиле Эрика.
Дэйв продолжил преподавание в Техасском технологическом колледже в Лаббоке и написал работу, оказавшую столь сильное влияние на взгляды многих исследователей, что Томпсон старательно игнорировал ее до конца своей жизни. Статья «Фонетизм в письменности майя» появилась в 1962 году в уважаемом мексиканском журнале «Estudios de Cultura Maya» («Исследования культуры майя»). Это была обстоятельная и вдумчивая защита фонетических слоговых чтений Кнорозова, опровергающая все более частые и резкие нападки Томпсона [12]. Келли впервые применил кнорозовскую методологию в совершенно новой области – в анализе монументальных надписей
[115].
В то время как классическая цивилизация майя Южных низменностей приходила в упадок, великий город Чичен-Ица в центре северной части полуострова Юкатан переживал период бурного роста. В течение нескольких десятилетий IX века на отдельных каменных притолоках высекались длинные иероглифические тексты (некоторые были опубликованы Джоном Ллойдом Стефенсом в XIX веке). Именно в этих надписях Герман Бейер выделил повторяющиеся комбинации иероглифов еще в 1930-х годах, и один из них привлек внимание Келли.
Рис. 35. Иероглиф для lak’in (лак’ин) «восток».
В этом конкретном сочетании Дэйв узнал слоговые знаки Ланды (и Кнорозова) ka [k’a], ku [k’u] и ca [ka], а также перевернутый знак дня Ахав, который Кнорозов идентифицировал как la в иероглифе для «востока», lak’in (лак’ин). Перед знаком la был заштрихованный иероглиф, который, как заключил Дэйв, был аллографом (или вариантом) «открытого» знака, прочитанного русским ученым как pa. Вместе все иероглифы составляли запись имени k’a-k’u-pa-ka-l(a) или K’ak’upakal (К’ак’упакаль) «Огненный Щит» – упомянутого в юкатанских хрониках доблестного военачальника ица. Это было огромным достижением, поскольку выяснилось, что личное имя в надписи на камне было записано писцами, соблюдавшими правила, открытые Кнорозовым. Успех Келли предвещал появление современного поколения дешифровщиков и подтвердил справедливость предвидения Стефенса, что истории, записанные в колониальных документах, могут быть каким-то образом связаны с событиями в древних городах майя.
Рис. 36. Прочтение Келли имени К’ак’упакаля в Чичен-Ице. Эти варианты написания основаны на майяском фонетическом силлабарии.
Несмотря на то, что Томпсон неодобрительно относился к тем, кто, как он считал, находились на грани сумасшествия, Келли упорствовал в своей решимости поставить фонетизм на твердую основу – как я уже говорил, под всем его ирландским озорством лежала скала здравого смысла. Когда в 1976 году, через год после смерти Томпсона, появился массивный том Келли «Дешифруя письменность майя» [13], даже самые верные последователи Томпсона столкнулись с неопровержимыми доказательствами, что Кнорозов был прав, а Эрик полностью неправ.
Но вернемся в 1957 год. С окончанием программы археологии майя института Карнеги Томпсон покинул Соединенные Штаты и нашел себе новый дома в Саффрон-Уолдене, в графстве Эссекс, где погрузился в подготовку своего давно запланированного «Каталога иероглифов майя» – непомерной по объему работы, которая была опубликована пять лет спустя [14]. Мы продолжали переписываться, и я все пытался объяснить ему, почему я думаю, что Кнорозов и Келли в чем-то правы. Но он все еще был раздражен нашей рецензией на книгу Кнорозова и сравнением с Кирхером. 27 октября он сел печатать мне это письмо
[116]:
«Дорогой Майк!
Ты не можешь поверить – безусловно нет,
когда эпохи мира громоздятся сверх меры —
нет, ты не поверишь,
что́ в своей невинности
эти старые доверчивые дети с улицы
выдумывают…
[117]
