Рис. 26. Астекская ребусная запись: Мапачтепек.
В противовес Бринтону Томас полагал, что писцы майя перешагнули пределы ранней эволюционной стадии и что система письма майя, как и египетская, вероятно, включала фонетически-слоговые знаки, идеографические знаки (сегодня мы назвали бы их логограммами), а возможно, даже семантические детерминативы. Еще более прозорливым является предположение Томаса, что «один и тот же иероглиф может быть использован в одном месте как фонетический, а в другом как сохраняющий свое символическое значение», – проще говоря, Томас открыл поливалентность! Неудивительно, что Дэвид Келли недавно написал о нем: «Я считаю, что он имел более четкое представление о природе письменности, чем любой другой человек его времени» [36].
Судьба Томаса как ученого трагична. Как отметил Келли, и Томас, и де Рони вышли за рамки своих доказательств и тем самым стали уязвимы для критики. Но оба они добились подлинных успехов в дешифровке кодексов, и некоторые из их чтений актуальны до сих пор. Мы увидим, что в защиту этих ученых в наше время выступил не кто иной, как Юрий Кнорозов, который считал их пионерами дешифровки майяской письменности.
Атака на «фонетистов» всерьез началась в 1880 году, когда Американское общество любителей древностей в Вустере (штат Массачусетс) опубликовало брошюру под названием «Алфавит Ланды – испанская подделка» доктора философии Филиппа Дж. Валентини [37]. Понятия не имею, чем составил себе имя Валентини
[82], но парень он был крайне язвительный, острый на язык, как школьный воспитатель, читающий лекции группе тупоголовых учеников. И хотя его брошюра является нынче не больше, чем позабытым курьезом, на нее стоит взглянуть поподробнее, ибо приемы Валентини используются как дубинка для фонетистов и в наше время.
Одна часть аргументов Валентини основана на данных из раннеколониальной не-майяской Мексики, особенно из тех регионов, где основным языком был науатль (астекский). Местные жители должны были выучить наизусть молитвы «Отче наш», «Аве Мария» и «Верую». Как верно отмечает Валентини, «для учителей [монахов] было непросто вдолбить длинный латинский текст в тупые или, скорее, неграмотные головы бедных индейцев». Так что же сделали монахи? В той части мира, где была известна только рисуночная письменность, они рисовали изображения предметов, испанские названия которых начинались со звуков, похожих на те, с каких начинались соответствующие слова на науатле. Так, для pater noster («отче наш») они нарисовали знамя (пантли) и кактус опунция (ночтли) и так далее.
Поскольку Валентини не мог заставить себя поверить, что «иероглифы Центральной Америки» могут быть чем-то иным, а не только рисуночным письмом, он решил, что Ланда, должно быть, измыслил такой же трюк со своими майя. Поэтому Валентини реконструировал следующий сценарий обучения «бедных индейцев»:
«Давайте представим, что наш ученый епископ Ланда сидит в трапезной своего монастыря в Мериде. Группа босых индейцев стоит в ожидании у двери, и Ланда подзывает их представителя к столу. Отвечая на его вопрос, о каком объекте он подумает и что нарисует, услышав звук а, человек неуверенной рукой начинает рисовать перед ним эту маленькую картинку…».
Давайте и мы, в свою очередь, временно оставим в стороне тот факт, что основными информаторами Ланды были Хуан Начи Коком и Гаспар Антонио Чи, оба знатного рода, а не босоногая деревенщина, как преподносит Валентини. Это были отпрыски царских юкатанских домов и, вероятно, сами образованные писцы. Согласно Валентини, пытаясь применить испанский алфавит к языку майя, Ланда называл одну букву за другой, позволяя своим местным марионеткам подобрать подходящую картинку из окружающей действительности для каждого звука по очереди. Для примера Валентини использовал копию словаря юкатекского майя Пио Переса [38], но при этом был столь же небрежен, как и главный объект его критики – аббат Брассёр. Например, Валентини объяснил знак ка Ланды как изображение гребня, выбранное неграмотными майя, «потому что майяское слово каа означает “вырывать волосы человека”»; сегодня общепризнано, что это изображение рыбьего плавника, а «рыба» в современном юкатекском будет кай.
Тем не менее Валентини, несмотря на все свое скудоумие, наткнулся на нечто важное: знаки, указанные информаторами Ланды, действительно соответствовали звукам, когда Ланда произносил для своих друзей майя названия испанских букв. И все же они не были рисуночными символами в понимании Валентини.
Сайрус Томас был более авторитетным ученым, чем Брассёр, и статьи его привлекали внимание уже более грозных противников, чем Валентини, – на этот раз из Германии.
Это была Германия Бисмарка, империя, недавно обретшая единство и только что нанесшая сокрушительное поражение французам. Ей было мало равных в сфере культуры, образования и науки, а в области американистских исследований просто не было человека столь высокого уровня, как прусский ученый Эдуард Зелер, интеллектуальный гигант, которого Эрик Томпсон назвал «Нестором среднеамериканских исследований»
[83] [39].
Зелер родился в 1849 году в семье бедных родителей. Он женился на Цецилии Зелер-Сакс, богатой и образованной женщине, так что на протяжении всей своей долгой жизни ему не приходилось беспокоиться о финансовых вопросах. Более того, ему посчастливилось привлечь покровительство герцога Луба
[84], который не только финансировал мезоамериканские путешествия Зелера, но и опубликовал его обширные и подробные исследования мексиканских кодексов, дополненные их цветными факсимиле. Глубоко образованный, – он знал большинство основных языков Мезоамерики и преподавал майя и науатль, – одаренный энциклопедическим умом и исключительной зрительной памятью, Зелер стал основателем мезоамериканских иконографических исследований, первым, кто на материалах доиспанского искусства и рукописей продемонстрировал фундаментальное единство мировоззрения и религии Мексики и майя. Его достижения колоссальны: только избранные сочинения занимают пять толстых томов, и все они до сих пор заслуживают внимания. Так и представляешь себе этого замечательного человека, высоколобого, с длинной белой бородой, сидящего в своей гигантской научной библиотеке и перебирающего рукописи и книги – настоящее олицетворение профессора Старого Света. Племянница его Лотте Хопфнер, которую Зелер с женой воспитывали, нежно вспоминает старика:
