– Можно?
Дождался кивка Овчаренко и ввел образец-два.
Глава восьмая
Своей дорогой
Пыхов не видел образец-два больше года. За это время образец-два почти не изменился: не вырос, не потолстел, не похудел и ничуть не сбавил в щеках. Даже волосы как будто не отросли, хотя Пыхов знал, что волосы и ногти у образца-два растут, хоть и несколько медленнее нормы. Значит, образец-два стригли, зачем-то выдерживая заданный то ли образцом-один, то ли неведомым биопринтером уродский стандарт очень неудачного каре или стрижки под кривой горшок.
И поведение, казалось не изменилось: образец-два так же смотрел волком, раскидав щеки по ключицам, и так же не издавал звуков громче пыхтения.
И сейчас он этому правилу вроде не изменил, а вроде и изменил.
Образец-два не успел разглядеть тело под хирургической простынкой на столе, от двери это было невозможно, но запыхтел тут же, часто и в очевидно нештатном режиме, – и попятился, старательно отворачивая набыченную голову. Непонятности вида испугался или даже запаха. Шею же свернет, балда, подумал Пыхов, но отвлекся, заметив, что лоб и щеки образца покраснели и от лица летят крошечные бисеринки то ли пота, то ли распыленных зажмуриванием слез.
Образец-два плакал. Образец-два пытался развернуться, спрятать лицо и убежать из места, которое нашел, видимо, опасным или неприятным, в любое другое. Образец-два был близок к панике. Совершенно детской. То есть человеческой.
До сих пор, насколько помнил Пыхов, образец-два такими возможностями пренебрегал. Режим «молчать, набычившись» закрывал процентов девяносто его потребностей, а когда ситуация требовала выхода за эти рамки, образец почти мгновенно впадал в сон, больше напоминающий кому.
Образец, дыша часто и с пыхтением, слепо рвался, трясясь и подвывая, к выходу мимо или сквозь конвоира, который равнодушно не пускал, перехватывая и мягко направляя образец-два обратно. От этого образец-два впадал в совсем откровенное отчаяние – ну или демонстрировал его признаки.
Пыхов быстро убедился, что Овчаренко и Чепет это тоже заметили и оценили, а камеры нацелены на дверь, и принялся изучать мелкие детали и особенности. Поведение образца-два выглядело довольно естественным, во всяком случае, Катя лет в пять примерно так себя и вела, ну или вела бы, окажись в подобной обстановке. Если бы Пыхов позволил кому бы то ни было создать подобную обстановку для дочери.
Образец-два, развернутый Несуновым от двери, неловко, с перетопом, попробовал рвануться обратно, в очередной раз уткнулся в мягко пресекающие руки, замер, повесив голову, и тихо заныл.
Вот это что-то новое, старательно подумал Пыхов, чтобы задавить мысль, всколыхнувшуюся первой: отпустить бы ее, мелкая же совсем. Непрофессионального выплеска он и устыдился, и испугался – а нельзя на работе дом вспоминать, тем более Катю, – отринул попытку оправдать себя соображениями типа «В таком состоянии образец-два все равно непригоден» и услышал:
– Алечка, ну что ты. Успокойте ее, пожалуйста. Боится же ребенок.
Образец-два чуть сбавил интенсивность воя. Прислушивается, что ли, подумал Пыхов и указал конвоиру на стул рядом со столом охранника. Несунов все так же мягко и ловко, Пыхов аж восхитился, сделал так, что образец-два через секунду плюхнулся на стул, подвывая уже с намеком на скорое завершение и обозначая что-то кроме слепого горя. Во всяком случае, от конвоира образец-два старательно отвернулся, тоже совершенно по-детски, Катя так отворачивалась, выпятив челюсть и ухватив себя повыше локтей. Образец-два вцепился не в плечи, а в краешки стула, на миг замер в динамическом равновесии, замолкнув для вдоха и приоткрыв глаза, и застыл уже явно и очевидно.
Глазами в телефон охранника. В пеструю игру, бурлящую на экране.
– Отдай ей, – очень тихо и очень внятно сказал Пыхов.
Охранник, который все это время, насколько замечал Пыхов, делил прохладное внимание между экраном и происходящим вокруг, не сразу понял, чего от него хотят, а поняв, собрался было покобениться или спросить, а чего это он должен, но выхватил взгляд Овчаренко, поспешно улыбнулся, сунул телефон образцу-два под нос и спросил слащавым тоном:
– Ви-идишь, какие ша-арики? Хочешь поиграть?
Образец-два с трудом отцепил руки от края стула, подержал их на весу, нерешительно потянулся к телефону, быстро сграбастал его и прижал к груди. Охранник вздрогнул. Пыхов жестом предостерег его от резких движений и покосился на образец-один. Тот лежал смирно и смотрел, понятно, в потолок. Но Пыхов знал, что образец-один напряженно слушает. Не знал даже, а чувствовал – напряжение как будто звенело то ли в воздухе, то ли стенах и в полу, стекая с операционного стола незаметной глазу, но ощутимой зубными, что ли, нервами дрожью.
Образец-два, удостоверившись, что никто его добычу не оспаривает, окинул операционную мрачным взглядом, оторвал телефон от груди, уставился на экранчик и начал плаксиво растягивать губы. Экранчик был черным.
Пыхов шевельнулся, но охранник уже сам сообразил и протянул руку. Образец-два поспешно увернулся, помедлил и все-таки позволил охраннику деликатно коснуться указательным пальцем спинки телефона, где, очевидно, был сенсор отпечатка.
Экранчик вспыхнул ярким и пестрым.
Лицо образца-два вспыхнуло почти так же ярко. Он осторожно отцепил от телефона правую руку, посмотрел на кивающего охранника и добродушного конвоира, прикрылся плечом от старательно нейтрального Пыхова и тюкнул пальцем в алый шарик в самом центре экрана. Шарик беззвучно лопнул разноцветными брызгами, заставляющими лопаться соседние шарики, если их цвет совпадал с поражающими элементами.
Образец-два вздрогнул, громко вдохнул, тюкнул по следующему шарику, выдохнул еще громче и сосредоточенно завозился на стуле, образуя неправильную сферу внимания с телефоном в центре. Явно устраивался всерьез и надолго.
Охранник сделал было нетерпеливый жест, показывающий, что поиграла, девочка, а теперь верни, но, поймав взгляд Овчаренко, поспешно прибрал ладонь на колено и обозначил готовность ждать, сколько скажут. Может, даже пожертвовать телефон образцу-два. Компенсируют, поди, с добавкой.
Дальше-то что, подумал Пыхов. Один образец в телефон пырится, другой – в потолок, а мы деликатно ждем непонятно чего?
– Хорошо, – сказал образец-один почти шепотом, но услышали все. – Сейчас совсем успокоится, и сделаем всё.
– Большой опыт общения с детьми? – осведомился Юсупов.
– Минимальный. Вам спасибо.
Все уставились на образец-один. Он никогда не позволял себе таких ответов. Вообще, было невозможно себе представить такой ответ такого собеседника таким тоном.
– Вспомнила? – спросил Никитин, пытаясь беззвучно отлистнуть блокнот к нужной странице.
– Не всё. Но уже всплывает. Разное. Если на стадии интенсивного клеточного деления воздействовать на ткань температурой от пятисот градусов при одновременном охлаждении до минус пятидесяти и внесении других типов тканей и видов материалов, возможен транстиповой и трансвидовой переход, а также возникновение композитных устойчивых материалов.
