По вечерам у нас в коридоре читались лекции, а иногда по отдельным камерам собирались клубы – социал-демократический, эсеровский и анархический. На лекции и заседания клубов приходили женщины-социалистки из женского корпуса. Раз в неделю мы ходили в театр, устроенный в противоположном крыле дома. Здесь представления давали заключенные артисты, которых всегда было несколько человек, или же приглашенные со стороны. Декламация, пение, балалаечный оркестр были обычными номерами. Очень часто демонстрировалось балетное искусство, для чего приглашались второстепенные артистки государственных театров. Иногда ставились целые пьески, большей частью Мольера и Скриба, в переделке и с сокращениями. Раз как-то поставили революционную пьесу. Но только она относилась к эпохе Февральской революции 1917 года и потому в обстановке большевистского режима звучала странно. Сюжет ее был таков: на фронте три солдата приговариваются к смертной казни за пропаганду среди своих товарищей и непочтительность к начальству. Приговоренные произносят речи против смертной казни и с восхвалением свободы. Их уже выводят на расстрел, но в это время вбегает офицер, тоже преданный делу свободы, и сообщает, что в Петербурге революция, царь низложен и т. д. Разумеется, приговоренных тотчас же освобождают, и товарищи устраивают им триумф. Но триумф устраивает и тюремная публика филиппикам против смертной казни, речам о свободе, революционному офицеру («золотопогоннику»). Коммунистическому тюремному культпросвету пришлось убедиться, что он не совсем удачно со своей точки зрения подобрал пьесу для пропаганды. Не более удачна была и попытка пропаганды при помощи кинематографа. Была дана какая-то старая немецкая социальная драма. Содержание ее следующее: рабочие громадного завода объявляют забастовку, несмотря на отговоры своего молодого вождя; забастовка кончается неудачей, и обозленные рабочие пытаются взорвать завод и расправиться с хозяином. Но добродетельный вождь предохраняет завод от взрыва, а хозяина спасает от расправы. В результате кое-кто из забастовщиков оказывается в тюрьме, а добродетель получает награду в виде директорского места и руки хозяйской дочери. Передачи из дому нам разрешалось делать два раза в неделю, а свидания давались раз в неделю – в любой день, причем во время свидания также можно было делать передачи. Сношения с волей мы, разумеется, сумели наладить еще значительно лучше, чем из крепости, так что регулярно получали не только письма, сообщения о деятельности нашей организации и пр., но и «Социалистический вестник», начавший в это время выходить в Берлине. Один раз администрация нагрянула к нам с ночным обыском, но о нем мы были заранее предупреждены, и обыск оказался безрезультатным. Другой раз ЧК подсадила к нам своего агента под видом арестованного меньшевика. Но он вел себя так неловко, что мы тотчас же накрыли его, и на следующий же день он был «освобожден».
Состав публики в нашем «социалистическом коридоре» все расширялся. Явились новые члены нашей организации, арестованные в марте и апреле. От них узнал кое-что интересное в связи с рабочими волнениями и Кронштадтским восстанием. После моего ареста наша организация получила приглашение послать своих представителей в Собрание уполномоченных петроградских фабрик и заводов. Решили командировать одного товарища для ознакомления. Оказалось, что «собрание» это – чистейший блеф. Никаких уполномоченных не было, а были отдельные лица, именовавшие себя плехановцами, левыми эсерами, анархистами и т. д., решительно никем не выбранные. А между тем за подписью этого «собрания» был выпущен листок, в противоположность нашей организации призывавший рабочих к восстанию во имя Учредительного собрания. Разумеется, наши товарищи отказались иметь какие бы то ни было сношения с этой группой легкомысленных авантюристов. Другой случай, рассказанный мне, показывал, как разного рода темные элементы пытались использовать создавшуюся сумятицу. К одному из наших товарищей явился в начале марта молодой человек, хорошо одетый, с дорогими перстнями на пальцах. Он заявил, что сочувствует меньшевикам и, зная нужду нашей организации в средствах, хочет помогать ей деньгами. На первый раз он предложил 300 тысяч рублей – сумма по тому времени очень большая. Это щедрое предложение в той обстановке, в которой оно было сделано, возбудило понятные подозрения. Молодому человеку было сказано, что в данное время организация в средствах не нуждается, и он исчез, чтобы больше не появляться, оставив, впрочем, указания, как его разыскать в случае надобности. Выяснить по этим указаниям с точностью, откуда шли эти предложения, оказалось невозможным ввиду последовавшего вскоре ареста одних товарищей и вынужденного отъезда из Петрограда других. Но по имевшимся данным у всех прикосновенных к этому делу товарищей получилось определенное впечатление, что эта наивная попытка использовать нашу организацию для своих целей исходила от белогвардейских кругов, которые к этому времени сильно зашевелились.
Кроме членов нашей организации к нашей тюремной группе примыкали и некоторые беспартийные рабочие. Беседы в клубе и чтение «Социалистического вестника» очень сблизили их с нами. Группа социалистов-революционеров также пополнилась новыми членами, главным образом из числа сидевших уже второй год в Петрожиде и теперь переведенных к нам. Многие, числившиеся эсерами во время пребывания нашего в крепости, как я уже упоминал, успели напечатать покаянные письма, и их освобождали. Из среды нашей группы подобное письмо неожиданно написал Скворцов, молодой рабочий Экспедиции заготовления государственных бумаг, выступавший у нас в клубе все время как крайний правый и обличавший партию в соглашательстве с большевиками. Хитрый малый написал в ЧК двусмысленное письмо с заявлением, что он никогда не разделял и не разделяет партийной позиции, предоставив самой ЧК догадываться, в каком смысле он не разделяет. Немедленно исключенный из клуба, он имел нахальство требовать отмены этого решения, угрожая, что иначе он по выходе на волю будет обличать меньшевиков. К сожалению, его пример соблазнил его товарища по Экспедиции, человека, обремененного семьею, которую скудная помощь со стороны рабочих не могла спасти от голода.
Группа эсеров меньшинства (так называемый «Народ») также имела в нашем коридоре двух своих представителей. Левые эсеры имелись в количестве четырех-пяти человек. Наконец, много было анархистов всевозможных толков.
Среди последних особую интересную группу представляли «американцы», то есть русские рабочие, жившие в Америке и соблазнившиеся слухами о российском коммунистическом Эльдорадо. Действительность готовила им по приезде самое горькое разочарование, и они массами попадали в советские тюрьмы. Пережитый опыт сильно отразился на их настроении, заставив их несколько изменить свой взгляд на политическую свободу и проникнуться жгучею ненавистью к большевикам. С одним из таких сотоварищей по заключению, рабочим Р., мне пришлось встретиться в Риге: он был выпущен на свободу, но затем ему грозил новый арест, и он предпочел скрыться. С невероятными трудностями добрался он до Риги и, узнав здесь из газет о моем приезде, разыскал меня, прося помочь ему добраться до Америки. Он говорил мне, что теперь все силы свои посвятит тому, чтобы раскрыть американским рабочим глаза на действительный характер большевистского режима. В какую обстановку подозрительной слежки были поставлены вернувшиеся в России «американцы», показывает следующий маленький, но характерный факт: среди заключенных в нашем коридоре был один, арестованный чекистами на улице за слишком откровенный разговор с двумя «американцами», обратившимися к нему за какими-то указаниями.
