— Лёша, приложи лёд. Лёша, а ты помнишь фамилию той клиентки? Лёша, давай я ей тоже позвоню.
— В почте всё есть, — отмахивается от матери Алексей, недовольно морщась от «Лёши». — Всех я, конечно, не помню, но нам все и не нужны…
Лёша, Лёша… Ебать того Лёшу!
А ведь это он помогал Вере получить все эти большие заказы. Теперь было понятно, что, возможно, тем же способом, что сейчас отбирал.
И какой Вестлинг! Рука привычно потянулась к Зойкиному номеру и… замерла.
«Нет, ты представляешь до чего дошло! Обидели её любимого сыночка!» — подумала Вера, как бы сейчас она возмущалась Зойке в трубку, или размахивала руками, расхаживая по её палате… и осеклась.
Вот именно в такие моменты и понимаешь, как нужны друзья, которым можно выораться или выплакаться, а они всё поймут, пожалеют, поддержат.
Именно в такие моменты их так отчаянно и не хватает.
Но сейчас Вера подумала не о себе. Она подумала, что Зойке сейчас ещё хуже. И надо бы им поговорить.
Только не могла Вера немедленно ехать ни в больницу, ни к свекрови, которой собиралась выдрать её крашеные патлы — Веру ждала Вдова.
Она посмотрела на часы и набрала номер:
— Иванна Вигеновна, здравствуйте! Звоню уточнить, наша встреча в силе?
Ей ответили «да».
Глава 13. Вера
Дом Иванны Вигеновны был обнесён таким высоким и глухим забором, что, если задаться целью и измерить, наверняка окажется, что температура внутри периметра на несколько градусов выше, чем снаружи.
Очень хорошо, невольно отметила Вера. Значит, растения можно высадить более теплолюбивые. Такие, что в их суровом климате обычно зимуют плохо. А тут и сама по себе хорошая зона зимостойкости — южный район города, да этот забор.
Дом встретил Веру распахнутыми воротами. И за ними сердце ландшафтного дизайнера, влюблённого в свою работу, забилось ещё чаще от радости.
Гектар земли, есть где размахнуться — раз, и тот самый тип участка, что Вера особенно любила — пустой, два.
Ничего. Ни чужих ошибок, что труднее всего исправлять. Ни оставленных старых деревьев — трухлявых тополей или многолетних лип, вокруг которых сначала приходится плясать — так они хозяевам дороги, а потом всё равно пилить и снова плясать, только теперь уже вокруг готовых клумб, потому что тополь — это пух, мусор и аллергия, а липа на участке уже не лекарственное, полезное и красиво цветущее растение, а липнущие к обуви и капоту машины противные чешуйки и целые рои опасных пчёл.
Кучи плодородной земли, сложенные отдельно заботливыми строителями, и красные вены труб ливневой канализации, жёсткая разметка дорожек, уже уложенных дорогим клинкерным кирпичом — всё это Вера тоже невольно отметила, чувствуя приятный творческий зуд.
Но главное, у этого участка была строгая, даже величественная, трёхэтажная доминанта — оформленный в мягких терракотовых тонах дом.
Хозяйка встретила Веру у входа. Все так же в чёрном. Всё такая же неприветливая. И немногословная.
— Вы сказали, что хотите наполнить дом содержанием, — коротко поздоровавшись, напомнила Вера причину своего приезда.
— Снаружи и внутри, — кивнула та. — Но я же правильно понимаю, что зимой снаружи работать будет затруднительно, — смерила она Веру пристальным взглядом. Прямая. Строгая. Недружелюбная.
Вера почувствовала себя так, словно её нанимают в дом прислугой.
— Вы правы, — дежурно добро улыбнулась она. — Но и создание дизайн-проекта может занять довольно длительное время.
Женщина ничего не ответила.
Махнула рукой. То ли приглашая, то ли говоря: иди уже.
Куда? Зачем? Растерялась Вера, оказавшись в широком коридоре. Но поскольку дверь была одна, в самом его конце, к ней и пошла.
На ходу расстегнула пальто: стало жарко. То ли от волнения, то ли от ходьбы, то ли в доме просто было тепло. Тепло это было зримо, осязаемо и одиноко заполняло собой абсолютно пустое пространство, играющее лишь разностью фактур: блестящим мрамором декоративных полуколон, матовой белизной штукатурки, игрой теней лепных потолков.
Вера толкнула дверь.
Охнула и остановилась.
В абсолютно белой комнате стояла абсолютно белая девушка.
Если она не сливалась со стенами, то только потому, что на ней были чёрные очки, чёрные, уходящие далеко вверх за локоть облегающие перчатки и стояла она напротив скрывающей окно чёрной шторы.
Всё остальное — платье под горло и до пят, волосы, короткие, но не стриженные, а той формы, какая бывает, когда волосы, сбритые под ноль, отрастают сами, и даже творческий беспорядок, что царил вокруг: рабочий стол, стеллаж с гипсовыми фигурами, деревянные треноги с незаконченными работами, инструменты — всё было или накрыто белой тканью или припорошено гипсом, отчего тоже выглядело белым.
— Я не приведение, — приветливо улыбнулась она.
— Простите мою бестактность, — смутилась Вера. — Я от неожиданности.
Девушка понимающе кивнула.
Девушка, а, может, молодая женщина, Вера не взялась бы определить возраст. Худенькая, хрупкая, бестелесная. Она вполне могла сойти и за страдающую анорексией девочку и за больную раком женщину. Одно было бесспорно — её худоба была болезненной, а её белизна — настоящей.
Альбинос, догадалась Вера.
— Мама, будь добра, — сказала она мягко.
Вера отпрянула, пропуская Вдову. Оказалось, она стояла у неё за спиной.
Невольно поёжилась. Как-то здесь было странно. И жутко.
И обитатели дома, мягко говоря, странные.
Но женщина, что Веру сюда пригласила, в неоновом белом свете, что лился откуда-то из-под потолка словно предстала в другом обличье. А, может, Вере первый раз представилась возможность её внимательно рассмотреть.
Иванна Вигеновна внесла что-то вроде больших фотографий на картонных листах и расставляла их вдоль стены, пока Вера бессовестно всматривалась в её строгое лицо.
И поняла, как она была к ней несправедлива, когда окрестила просто Вдовой.
Сейчас она видела в ней прежде всего Мать, готовую на всё ради своего больного ребёнка, а затем и просто Женщину. Немолодую, но бесспорно до сих пор красивую.
Если бы Веру спросили, она сказала бы, что эта немолодая женщина похожа на духи.
Вот такое нелепое сравнение пришло ей в голову.
Но именно оно отражало суть её красоты.
Сначала, словно резко вдохнув из флакона, видишь в её лице самое очевидное: выдающийся профиль, тёмные восточные глаза, резкие крупные черты. Потом начинаешь различать отдельные ноты: блеск, какой бывает в глазах лишь у привыкших соблазнять и пользоваться своей привлекательностью женщин, характер, что задаёт всему её облику чуть с горбинкой хищный нос, полные губы, как обещание чувственных удовольствий и запретных ласк. И потом, когда она вышла, так же молча, как и появилась, в комнате словно остался шлейф темноты. Тайны. Загадки. И… опасности?
