— Да дело ведь не в переезде! — включилась Галочка. — А в том, что вы однажды вдруг решили, что будете менять свою жизнь. С ним или без него. Как будто он — пустое место.
— Все верно, — спокойно согласилась гостья. — Это глупое «как будто» нас и разрушило. А вот для Ярослава была важна не собственная важность в моих глазах, а я. Он даже в 39-м, когда мы уже жили в Праге и туда пришли фашисты, думал не о том, чтоб я была к нему поближе, а о моей безопасности. Он отослал меня во Францию, и мы с родителями — точнее с мамой и ее мужем — прятались в деревне неподалеку от Парижа и каждый вечер молились, чтоб Ярослав остался жив. Хоть понимали — шансов мало. Как глупо! — Она вернулась в реальность и моментально словно почернела. — Быть одним из немногих выживших чехословацких подпольщиков и погибнуть в своем любимом СССР от рук мелких жуликов…
— Простите, что я завела этот разговор, — Галочка почувствовала, что сейчас расплачется.
— Ах, точно! Я ведь не дорассказала, — неверно поняла ее Ирина. — Итак, в 36-м году мы с Ярославом расписались. Собирались пожениться фиктивно, а вышло на самом деле. Он остался в Союзе. А через год нам повезло — какое-то высокое начальство осознало, что Ярослав полезней все же в Праге. И меня выпустили с ним. Это и правда было чудо! — Она с явным усилием вернула на лицо слабое подобие улыбки. — С тех пор меня все время спрашивают, как это я оказалась в Чехословакии. Я говорю про чудо и молчу про остальное. Сейчас я даже рада, что есть кто-то, кому можно сказать правду, так что ваш вопрос совсем не бестактный, зря вы извиняетесь.
— Я, если честно, спрашивала не об этом. Но, знаете, не важно, — торопливо заверила Галочка. — Я не имела права бередить вашу рану. Это я от эгоизма!
Ирина глянула так требовательно, что Галочка не решилась хитрить.
— Меня интересует не то, как вы уехали, а то, как вы сумели жить дальше, забыв, что натворили… Как вы смогли оставить Морского? Как можно так больно ранить родного человека? — Галочка вдруг почувствовала, что все ее вопросы риторические, и совсем растерялась. — Я поняла бы, если бы вы с ним были в ссоре или если бы отношения сошли на нет… Но вы ведь сознательно резали по живому. И потом смогли снова жить счастливо. Как?
— Вы упрекаете или хотите уйти от мужа и просите поделиться опытом? — серьезно спросила Ирина.
— Упрекаю! — Вопрос был нарочито издевательский, и Галочка рассердилась. — Вы не представляете, в каком ужасном состоянии был Владимир, когда вы его бросили! Бесконечные компании, куча женщин, вечеринки до утра… А потом, почти без сна, бегом в редакцию, чтобы, словно в запое, забыться в работе…
— Вы сами себя слышите? — Ирина даже не пыталась понять. — Такой «ужасной жизни» позавидовал бы каждый!
Галочка себя слышала. И помнила, как Морской катился под откос с одной лишь целью — никогда не оставаться наедине с собой и не иметь возможности думать об Ирине. И боль была совсем не сиюсекундной — он бегал от нее шесть лет, пока судьба не организовала им с Галиной встречу.
— Какой «ужасной жизни»? — В кухню заглянул довольный Коля. — Я тоже не прочь позавидовать, расскажите!
— Рассказываю, как ездила в командировку с мужем в США, — не моргнув глазом, соврала Ирина. — Он ехал по партийной линии, секретно. Изображали семейство фабрикантов. Моя задача была милой — строй из себя веселую пустышку и радостно смотри по сторонам. И вот хочу сказать, что там повсюду, будто постовые у вас на улицах, стоят аппараты для духов. Кинул монетку, выбрал аромат, тебя попшикает. Я возьми тогда и скажи: «А в Советском Союзе, как я слышала, люди покупают духи бутылками. И ароматы достойные. «Красная Москва», например, один в один «Шанель № 5»
[13]. Американские дамы меня за это невзлюбили, а Ярослав кричал, что запрёт в номере и не позволит выходить. Не время, мол, давать отпор буржуазии, мы не затем так вырядились, чтобы ты сама всем рассказала, что знаешь что-то о жизни в СССР… Вот это новость! — Только сейчас оглядев кухню, она увидела кошачью миску и переключилась на еще более наигранные эмоции: — У Морского что — кошка? Теперь я окончательно поверю, что он стал семьянином.
— Стал, — подтверждающе закивал Коля. — Хоть это кот, причем соседский, да еще и кот-невидимка: сколько я тут ни был, он ни разу на глаза не попался.
Немного пообсуждали Миньку, немного — метаморфозы Морского, уже почти и до погоды дошли, но Галочка не выдержала:
— Как продвигается расследование убийства Ярослава Гроха? — спросила напрямую.
— Не могу сказать, — отрезал Коля, но тут же пояснил, смягчая смысл: — Я обещал Морскому без него обсуждение не начинать, а он там где-то возится.
— Я не вожусь, а собираюсь на работу! Мне в собор пора, — Морской наконец-то возник на пороге.
— Куда? — ошарашенно переспросила Ирина.
— По работе в контору, — пояснил Морской. — Католический собор нынче отдали под базу кинопроката, так что, курсируя между фабрикой и базой, все мы буквально мечемся меж двух церквей… Ходят слухи, что вот-вот еще в лютеранской кирхе на Театральной площади нам помещение выделят, — он понял, что отвлекся, и вернулся в реальность. — Не имею права опаздывать, так что вам все же придется говорить без меня. Как бы меня это ни пугало. Я сейчас вкратце всех введу в курс дела, а дальше вы уже сами разбирайтесь, ладно?
Он волновался, но Галочка не уловила, из-за чего больше: из-за того, что время поджимает, из-за того, что так и не побрился, или из-за того, что Ирина будет слишком откровенничать с Горленко.
— Так не пойдет! — твердо сказал Коля. — Ты не с того начинаешь. Ты, кажется, мне что-то обещал.
— Ой, ну к чему этот официоз, — поморщился Морской, но все же сдался. — Дорогая! — многозначительно начал он и замялся, увидев, что обе присутствующие женщины с готовностью подняли головы на зов. Галочке этот факт тоже не понравился. — Галина! — уточнил муж, и она мгновенно простила сегодняшнему утру все неурядицы. — Должен сообщить, что ошибался относительно Горленко. Он не писал того письма.
— Я же говорила! — окончательно развеселилась Галочка. Она и правда много раз твердила, что вряд ли в истории с жалобами читателей все может быть так однозначно и что, по-хорошему, не мешало бы спросить у Николая обстоятельства в глаза.
— Теперь по делу, — нивелировал торжественность момента Морской. Но Коля, к счастью, выпада не заметил. — Новости две, — серьезно продолжил Владимир. — Первая такая. Я, Ирина, взял на себя смелость рассказать Николаю о ваших сложностях. И о подброшенном листе из дневника, и об обилии личных подробностей в остальных записях. Не знаю уж, о чем откровенничают дамы с дневником, но, узнав о том, как вы краснели, вспоминая, Коля обещал помочь уберечь эти записи от посторонних глаз.
