— Вам что, вообще не интересно, почему я к вам пришла?! — с обидой прошептала бывшая жена. — Такого я от вас не ожидала!
Морской страдальчески закатил глаза к потолку, но вспомнил, что у Ирины вчера убили мужа и сама она подверглась нападению, и что Галочка, конечно, не одобрила бы, начни он раздражаться.
— Конечно интересно. Извините. Я думал, вам комфортней без расспросов. — Он сел на шаткий табурет у двери и, подавшись вперед, приготовился слушать.
— Я пропала, — сказала Ирина и с вызовом посмотрела на Владимира. Так, будто он во всем и виноват. Потом смутилась, опустила глаза и неразборчиво, но очень драматично забормотала: — Столько ужасного уже случилось… Мне, наверное, и сопротивляться незачем. Плыть по течению навстречу гибели даже приятно. Но я привыкла не сдаваться и вот, барахтаюсь. Хоть это и противно. И к вам пришла… Думаю, вам не лишним будет знать, что меня несет прямиком на водопад.
— Ирина, это просто слова! — не выдержал Морской.
— Да, — согласилась бывшая жена, мгновенно сбавив пафос. — Я ими разговариваю. А вы? Используете вместо слов что-то другое? — Несколько минут они еще попререкались, и наконец она довольно четко сообщила: — В кармане у Ярослава, когда его убили, кроме денег, лежали странички из моего блокнота. Их тоже украли. А сегодня утром один листок подбросили мне под дверь в номер.
— Ого! — Морской постарался сохранить спокойствие. — Вы, конечно, рассказали про это милиции?
— Нет, что вы! Это будет катастрофой. Там записи, которые мне точно не простят. Я много лет уже веду дневник. Ну, знаете, зарисовки о жизни, мысли, шутки… Попав сейчас в СССР, я тоже кое-что писала.
— Что-то серьезное? — холодея, спросил Морской.
— Не слишком. По-настоящему личного — ничего. Я знала, что Ярослав может прочесть записи, и не хотела его расстраивать. Но в дневнике есть много об СССР. Что люди бедствуют. Что все напуганы и все следят за всеми. Что Клара — вы ее видели, это коллега Ярослава, она с нами гуляла вчера — в Изюме встретила знакомую семью. Представьте, эти люди добровольно после войны поехали в Союз, чтобы служить единственной стране, в которой, как им казалось, существует равенство и справедливость. А тут с ними обращаются как с предателями. — Она шептала очень страстно, с полнейшим чувством собственной правоты, и Морскому сделалось дурно от мысли, что все то же она могла сказать кому-нибудь другому. — Пустить пустили, но тут же наказали, за то, что они с детства жили в эмиграции. У них прямо на границе сразу отобрали паспорта. Главу семьи арестовали как шпиона, а дочери и жене позволили жить в Изюме. Они буквально голодают.
— Вы это все писали в дневнике? — обалдело спросил Морской. — Вы что, с ума сошли за время жизни за границей? Вы что, не понимали, чем обернутся эти записи, попадись они кому на глаза?
— Я понимала… Потому писала тайно — только у нас в номере и только по ночам. И на французском!
Морской, похоже, не сумел сдержать эмоций.
— Да! — быстро закивала Ирина. — Вот такие же, как сейчас у вас, нецензурные выражения отразились на лице Ярослава, когда он вчера утром застал меня за записями и прочел отрывок. Он рассердился, выдернул страницы из блокнота и положил в потайной карман своего пиджака. Сказал, что мы еще поговорим про «эту гадость» и что сейчас не время — нас Клара ждала в вестибюле гостиницы, — но, мол, потом, когда вернемся, он выскажет мне все, что думает про подобные настроения и такую неосторожность… Так и не высказал… Его убили. А первую страницу из блокнота вложили в этот конверт.
Морской жадно вцепился в возможную улику. Обычный конверт с изображением послевоенного герба и марки со Спасской башней. Такой можно купить в любом почтовом отделении и в каждом киоске Союзпечати. Внутри — смятый, но непривычно белый и плотный небольшой прямоугольный листик, испещренный знакомым причудливым почерком с вензелями. Морской всмотрелся, поискал знакомые слова, но решил сэкономить время:
— Переведите!
— Тут ничего особенного, — заверила Ирина. — Про самолет и то, как я боюсь летать. Про то, что Ленинград очень понравился. Мы ведь туда сначала прилетели. Оживленные толпы, мало военных, сверкающие витрины магазинов, звенящие трамваи, похожие на крейсеры троллейбусы и резвые такси. Я тогда еще не знала, что это — лишь обложка. Мы видели гостиницу, нарядные улицы, пару научных институтов и ресторан. Это только первая страница, тут все довольно тихо. А следующие четыре, когда нас уже доставили в Изюм и потом в Харьков — сплошной кошмар. И эти записи сейчас в руках преступника. А если его поймают и обыщут — то мне конец.
— Возможно, вас будут шантажировать, — протянул Морской. — Вам есть чем откупиться?
— Не знаю, — пожала плечами Ирина. — Думаю, что деньги — не проблема. Но ими заведовал Ярослав, я, как и прежде, к финансам равнодушна. В Чехословакии сейчас все очень сложно. Товары и продукты по талонам. Но Ярослав — госслужащий и коммунист со стажем. Поэтому нам, вероятно, легче. Было… Ну, то есть лишних трат Ярослав не допускал, но в целом нам хватало. Ох! Теперь мне нужно будет в этом разбираться! Самой учиться экономить? Это жутко!
— Ха! Ваш муж был жадным? Ой, вернее экономил? — не удержался от радостного возгласа Морской.
— Давайте делать вид, что вы это сейчас не говорили, — с достоинством ответила Ирина и продолжила монолог так, будто его никто не прерывал. — Если будут что-то требовать в обмен на остальные листы блокнота, мне соглашаться? И как себя вести? Я правда в замешательстве и нуждаюсь в совете.
— Вам нужно уезжать обратно в Прагу, — решил Морской. — И чем скорей, тем лучше.
— Но… Понимаете, я только вчера убедила нашу делегацию не покидать Харьков так скоро. Ну, то есть нас милиция просила по возможности остаться, но слушать их поначалу никто не собирался. Происшедшее не дает органам права что-то требовать. Убийца явно не из наших. И сведения, все, что могли, — мы дали. Официально наш отъезд никто не отменял. Но я сказала, что уезжать — бесчестно и оскорбительно по отношению к Ярославу. Я ведь умею убеждать, когда хочу. По моей инициативе наши решили задержаться в Харькове. И тут я резко изменю свое решение?
— Вы правы, — кивнул Морской. — Будет подозрительно, если вы вдруг заявите, что передумали и хотите домой.
— Я не о подозрениях переживаю, опомнитесь! — вспыхнула Ирина. — Мы действительно можем помочь в расследовании. Пока мы тут торчим как бельмо на глазу, Ярослав для ваших — дело первоочередной важности. Нет! Я хочу уехать, только зная, что убийцу нашли и что я могу спокойно забрать тело мужа…
— Спокойно, — напомнил Морской, — не сможете. Вы ведь будете заняты выяснением отношений с шантажистом. Или с МГБ, что даже хуже. Объяснить, откуда в вашем дневнике взялись антисоветские высказывания, будет непросто.
— Антисоветские? — испуганно переспросила Ирина. — Ну да, конечно, они так смотрятся. Но я не то имела в виду. Послушайте! — она вдруг оживилась. — Если мы с вами сами найдем виновного и отнимем у него мои записи, то… Я понимаю, что это уже просьба не о совете, а о соучастии, но подумайте сами, кого еще я могу попросить о подобном?
