А потом произошло сразу несколько вещей. Прибежал гоблин-администратор и устроил скандал, что за меня надо платить по новой, а если сразу вчетвером, то по завышенному тарифу. В этот момент окно разлетелось вдребезги, и в комнату влетел вонючий дымный сгусток, закрутившийся по полу. Следом в оконный проем запрыгнули два мурлока. Один был здоровенный, с плавником-ирокезом на голове, глазами навыкате и с двумя ятаганами в руках. Он бросился на людей Райпера, но не столько дрался, сколько шумел и отвлекал внимание от напарника — мелкого, худого и жилистого. Тот юркнул за спиной у здоровяка в мою сторону, почти скрытый дымом и какими-то расовыми способностями. В руке у него был керамбит.
— Тебе привет от Уокера. Голову запрокинь, и встретимся позже. — Он осклабился, показав два ряда острых серых зубов, и перерезал мне горло.
«В Эфире! Получен критический урон. Вы погибли. Штраф опыта — 500 очков. Вы получили второе предупреждение за досрочную смерть персонажа. До перерождения 180 минут».
* * *
Здравствуй, пустота. Прими меня в свои объятья, я хочу к тебе на ручки.
Сто сорок три минуты…
Интересно, где у человека сознание? В мозгу? В сердце? Или человек — это память, но где тогда память? Тела нет, но я существую. Может, дело в душе́?
Сто пятьдесят семь минут…
Руслан однажды рассказывал, как пытался слезть с метамфетамина. Говорил, что ломка и вообще вся боль — в голове. Но сознание и есть голова — значит, моя пустота в голове, значит, я и есть пустота.
Сто семьдесят пять минут…
Эйп, наверное, сейчас, трахает Алису моим членом, то есть это я трахаю Алису. Прикольно. Интересно, каково это?
Сто восемьдесят минут…
Да будь ты проклят, гребаный Эфир!
* * *
Сначала я подумал, что таймер сломался или что-то пошло не так. Мутное стекло с очертаниями деревянного дома появилось, а персонажа не было. Потом я об него споткнулся своими фантомными ногами. Персонаж обнаружился на полу — лежал в плетеной корзинке, розовенький, пухлощекий и большеглазый. Я пригляделся — вроде бы мальчик. Система заботливо подсказала — да, мальчик весом почти в десять килограммов и возрастом в одиннадцать месяцев.
Я заржал — мое облачко прямо-таки затряслось от смеха. Захотел, блин, на ручки? Пожалуйста, получай. Младенец заерзал, вынул палец изо рта, показав мне два первых зуба, и тоже стал хихикать.
Деревня, в которой жила моя новая семья, находилась в такой глуши, что шанс встретить здесь Хранителей был минимальным (с погрешностью на мое везение). Родители оказались довольно милыми. Так мне, во всяком случае показалось, хоть я и не мог считаться экспертом по семейным вопросам.
Мои реальные мама с папой, будучи еще совсем молодыми и слегка чокнутыми, влились в модную тогда субкультуру виртстеров — и, соответственно, в первую волну тех, кто оцифровал сознание. Хорошо хоть, меня с собой не взяли или не запихнули в кадетский корпус, а отправили в Академию Таламус. Думаю, они до сих пор рассекают космос на своем виртуальном «Энтерпрайзе» или «Соколе тысячелетия». Может, еще и свидимся, блин…
Нынешний же мой отец был плотником и все время мастерил что-то для деревни, а мне делал игрушки в виде птиц и зверей. Мать постоянно что-то шила и между делом вышивала красивые картинки на моих пеленках.
Наверное, они меня любили. Укачивали, играли, не кричали на меня. Зато я орал как резаный, особенно когда понял, что Эфир заморозил мне денежный счетчик (это, впрочем, было логично). Зато удвоился коэффициент на отыгрыш персонажа. Так что методом нехитрых экспериментов я быстро стал набирать обнуленные после смерти баллы — разбрасывал игрушки, рыдал, вертелся, ползал, где только мог, отказывался есть. С едой вообще была проблема, психологически не мог питаться грудным молоком. Но родители терпели, улыбались, поддерживали друг друга. Мне даже стало как-то неуютно от чувства, что я их обманываю. Хотел бы я посмотреть на их лица, узнай они, что я все понимаю. От смущенных пуков (ой, дескать, а мы не при делах) до разговоров отца с мужиками о соседках и ворчания матери на отца при встрече с теми же соседками.
В моменты, когда я оставался один или делал вид, что сплю, я представлял себе страшную месть Хранителям и желал смерти Эйпу, надеясь, что Эфир материализует и эти мысли. Неписи росли в игре и могли состариться, так что у меня был шанс стать великим воином и отомстить, но сколько на это уйдет времени, я не знал. И постепенно приходило легкое отупение, особенно на руках матери, где чувствовались тепло, уют и безопасность.
Я потерял счет времени. Казалось, что прошла целая вечность, а на самом деле мне всего два раза стригли ногти, и у меня появился еще один зуб. Лез он, зараза, с такой болью, что полоска жизни просела почти наполовину, а я уже собирался получить очередной штраф от системы.
Сменялись дни, а я через злость, пуская слюни, полз от отрицания к торгу. Объяснял себе, что не так уж плохо быть оцифрованным, а месть можно отложить до момента, когда я хотя бы смогу без помощи родителей пройти несколько шагов. Я постоянно читал чат и раздражался от глупых и беспечных разговоров о рейдах, покупках, продажах, попытках познакомиться и прочей ерунды. Хотелось написать им — ау! О чем вы? Тут жизни воруют в вашем виртуале, а вы цены на мифрил обсуждаете. Услышьте меня!
И однажды меня услышали — если, конечно, я не выдавал желаемое за действительное. В чате стали появляться странные сообщения. Все они начинались с английской W и были примерно одного содержания.
«W. Познакомлюсь с невезучей девушкой».
«W. Продлевать будете?».
«W. Я знаю, что с тобой произошло».
«W. Тебя ждут дома».
И все в таком духе от игрока с ником Джаггернаут, парня-мурлока, который перерезал мне глотку в борделе и передал привет от Уокера — того самого, видимо, крутого Уокера, который возглавлял Орду. Непонятно было, однако, откуда он про меня все знает. И что это за дом, в котором ждут? Дом Хранителей в Динасдане, бордель в Кобе или какая-нибудь нора аврорских земноводных? Я напрягал сознание, выжимая оттуда все, что помнил о мурлоках, и читал доступные мне материалы вики по Авроре.
В итоге я смог найти упоминания о трех поселениях этой расы. Ближайшее оказалось всего километров в двадцати. Выяснив это, я так переволновался, что попытался сразу же туда отправиться. Первый раз я прошел, смеша соседей своей походкой и постоянными падениями, метров десять от порога. Второй раз — пятнадцать, а третий — всего лишь пять, потому что меня вовремя поймал отец. Четвертая попытка не удалась вообще. Я потерял двадцать процентов жизни, упав со ступенек и вывихнув ножку. Сдался я где-то на пятнадцатой попытке, когда меня — грязного, ободранного и орущего — доставала мать из куста крапивы на окраине деревни.
Я впал в депрессию. Глядя на свое апатичное чадо, эти милые люди тоже грустили. Меня даже отнесли к местной знахарке, которая брызгала на меня кисло пахнущей водой и щекотала кроличьей лапкой, а потом вызывала солнечных духов, которые должны были вселить в меня радость и бодрость.
