Он бродил по дому с запиской и думал. Наконец он оказался перед большим окном, из которого мог видеть свой почтовый ящик — кирпичный столбик с вмонтированным в него металлическим ящиком — в синеватом свете ртутной лампы уличного фонаря.
Поскольку в городе он арендовал абонентский ящик, сюда приходили лишь конверты с пометкой «Доставить по месту проживания». Попадали в ящик и редкие открытки или письма от друзей, которые знали оба адреса, но забывали, что корреспонденцию следует отправлять на первый. Стоя у окна и глядя на ящик у тротуара, Доминик понял, что сегодня не забирал почту.
Он вышел из дому, прошел по дорожке, открыл ящик ключом. Вечер стоял тихий, если не считать ветерка, шуршащего в деревьях. Ветер приносил запах моря, воздух был прохладным. Ртутная лампа светила достаточно ярко, и Доминик хорошо видел всё: шесть рекламных листовок и каталогов, две рождественские открытки… и простой белый офисный конверт без обратного адреса.
Возбужденный, испуганный, он поспешил в дом, в свой кабинет, разорвал на ходу белый конверт, извлек из него единственный лист бумаги. За столом он развернул послание.
«Луна».
Ни одно другое слово не могло потрясти его так, как это.
Он будто провалился в нору Белого Кролика и теперь летел в фантастическое царство, где не действовали логика и разум.
Луна. Это было невозможно. Никто не знал, что он пробуждался от дурных снов с этим словом на губах, повторял его в панике. «Луна, луна…» Никто не знал, что именно это слово набирал он на Displaywriter. Доминик не говорил об этом ни Паркеру, ни Коблецу — все прекратилось, когда лекарства вроде бы начали действовать, и он не хотел выглядеть человеком, зацикленным на прошлых неприятностях. К тому же, хотя это слово наполняло его страхом, он не понимал его смысла. Он не понимал, почему у него идут мурашки по коже, и инстинктивно сознавал, что глупо рассказывать о таком повороте другим, пока он сам не разберется с этим. И еще он боялся, как бы Коблец не пришел к выводу, что лекарства не помогают, и не прервал курс, сделав выбор в пользу психотерапии. А Доминику требовались именно лекарства.
«Луна».
Никто не знал, черт побери. Никто, кроме… самого Доминика.
В свете уличного фонаря он не проверил почтовую марку. Теперь он увидел, что место отправления этого письма — в отличие от утреннего — не было тайной. На штемпеле ясно читалось: «Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 18 декабря». Среда прошлой недели.
Он чуть ли не рассмеялся во весь голос: нет, он не сошел с ума. Он не отправлял сам себе эти загадочные записки, потому что на прошлой неделе находился в Лагуне. Три тысячи миль отделяли его от почтового ящика, в который бросили это и, несомненно, первое странное послание.
Но кто послал эти записки и почему? Кто в Нью-Йорке мог знать о его сомнамбулизме… или о том, что он столько раз набрал слово «луна» на своей машинке? Тысячи вопросов теснились в голове Доминика Корвейсиса, и ни на один не было ответа. Хуже того, пока он даже не знал, как начать поиски этих ответов. Ситуация была настолько необычной, что логика никуда не вела.
В течение двух месяцев он думал, что его лунатизм — самая странная и пугающая вещь, которая когда-либо случалась или случится с ним. Но причина его лунатизма, какой бы она ни была, могла оказаться еще более странной и пугающей, чем хождения во сне.
Он вспомнил первое послание самому себе, которое оставил на машинке: «Мне страшно». От чего он прятался в шкафу? От чего надеялся защитить свой дом, когда во сне собрался заколачивать окна?
Доминик понимал теперь, что его сомнамбулизм вызван не стрессом. Он страдал паническими атаками не потому, что опасался успеха или неудачи своего первого романа. Ничего простого и банального. Что-то другое. Что-то необычное и ужасное.
Что такого знал он во сне, чего не знал во время бодрствования?
6
Округ Нью-Хейвен, Коннектикут
Перед полуночью небо прояснилось, но луна еще не взошла. Звезды почти не проливали свет на холодную землю.
Джек Твист сидел в снегу на верхушке невысокого холма, спиной к здоровенному камню на краю сосновой рощи, и ждал проезда бронированного фургона «гардмастер». Прошло всего три недели после того дня, когда лично он стал богаче на миллион долларов, ограбив склад мафии, а Джек уже планировал новое дело. На нем были сапоги, перчатки, белый лыжный костюм, на голове — капюшон, плотно завязанный под подбородком. Юго-западнее, в трех сотнях ярдов за его спиной, за рощицей, темноту рассеивало уличное освещение жилого квартала, но здесь Джек ждал в полной темноте, и его дыхание клубилось в воздухе.
В северо-восточном направлении на две мили тянулись окутанные тьмой поля, голые, если не считать нескольких редких деревьев и кустарников. Далеко за этой пустотой стояли заводы по производству электроники, за ними — торговые центры, затем жилые кварталы, но Джек ничего не видел со своего места, хотя об их существовании свидетельствовало сияние на горизонте.
У дальнего края полей, над низким гребнем, появился свет фар. Джек поднес бинокль ночного видения к глазам и навел на резкость, чтобы увидеть машину, ехавшую среди полей в его сторону по двухполосной дороге окружного значения. Левый глаз Джека слегка косил, но в целом зрение у него было превосходным, и с помощью бинокля ночного видения он удостоверился, что это не «гардмастер», — значит, неинтересно. Он опустил бинокль.
Сидя в одиночестве на заснеженном холме, он предался воспоминаниям: иное время, место потеплее, влажная ночь в Центральной Америке, в джунглях, он с помощью такого же бинокля изучает ночной ландшафт. Потом взволнованно вглядывается в даль — не окружают ли его и его товарищей солдаты противника…
Его взвод — двадцать превосходно подготовленных рейнджеров под командой лейтенанта Рейфа Эйкхорна, заместителем которого был Джек, — незаконно пересек границу и скрытно проник на территорию противника, на пятнадцать миль вглубь. Присутствие рейнджеров могло быть истолковано как военная операция, поэтому на них была камуфляжная форма без всяких знаков различия и войсковой принадлежности — и, конечно, никаких документов.
Их целью был небольшой лагерь «перековки», цинично названный институтом братства, где в плену Народной армии находились около тысячи индейцев племени мискито. Двумя неделями ранее католические священники вывели через джунгли из страны полторы тысячи индейцев, которых тоже собирались заключить в лагерь. Священники рассказали, что индейцев в институте должны были уничтожить и похоронить в общей могиле.
Мискито — племя гордое, с богатой культурой, от которой его представители не желали отрекаться ради враждебной к этническим меньшинствам коллективистской философии новых лидеров страны. Верность индейцев своим традициям обрекала их на уничтожение: ради укрепления своей власти правящая верхушка без колебания поставила бы всех к стенке.
Тем не менее двадцать рейнджеров в штатском не отправились бы на такое опасное дело только ради мискито. Диктаторские режимы как левого, так и правого толка ежедневно убивали своих граждан во всех уголках земли, и Соединенные Штаты не предотвращали, да были и не в силах предотвратить санкционированные государством убийства. Но, кроме индейцев, в институте было еще одиннадцать человек, ради которых стоило рисковать.
