– И ты надеешься покорить ее этим?
Терпеть не могу его цинизм. Мне хочется выключить телефон. Я же ни слова не сказала про его идиотский поход за спасение почтовых отделений.
– Да. Да, я надеюсь на это, пап, – срываюсь я.
– Хорошо, дорогая, как скажешь. Держи меня в курсе, как говорится. Только не пиши мне писем, все равно не дойдут и я никогда ничего не узнаю в этой дыре.
Я смеюсь.
– Ладно, пап. Люблю тебя.
– Люблю тебя.
Пока я разговаривала по телефону, мне пришло сообщение от Бекки, она просит зайти к ней около семи, когда она вернется домой. Столько поводов для радости! Папа пошел на поправку, я строю отношения с мамой, при содействии министра юстиции, а это как убить двух зайцев одним выстрелом. Наконец-то все налаживается.
– А ты изменилась, – говорит Бекки, когда я вхожу на кухню через заднюю дверь.
– Спасибо, – улыбаюсь я. – Я сделала прическу.
– Вижу.
Открытая бутылка вина стоит на дорогой столешнице, которая блестит так, будто в ней спрятаны бриллианты; вино перелили в изысканный декантер, чтобы оно «подышало». Бекки отправляет мальчиков играть в компьютерные игры, выпроваживает их чуть ли не криком, едва сдерживаясь. Киллин просит дать ему мой телефон, потому что на нем есть игра, в которую он любит играть.
– Вон, вон, – торопит его Бекки.
Он уходит с кухни и садится на диван, погружается в свой мир. Мне не по себе оттого, что их вот так прогнали. Не по себе от ее настроения.
Я смотрю через окно на комнату в саду – там ли Доннаха, трудится над своей персональной выставкой?
– Его здесь нет, – говорит она резко.
Она наливает нам обеим по бокалу вина, и мне должно быть приятно, но в этом жесте чувствуется агрессия. Она напряжена, наливает неуклюже, красное вино брызжет через край. Она со стуком ставит бутылку на столешницу.
Я прочищаю горло, потому что вдруг начинаю нервничать.
– Пока не забыла, – говорю, – тебе будет интересно сходить. – Я достаю листовку о собрании для женщин в бизнесе и кладу на столешницу.
Она не дотрагивается до нее.
– Меня уже пригласили. Кто-то из Торговой палаты.
– Президент. Карменсита Касанова, – говорю я. – Это она мне сегодня сделала прическу. Я вообще-то помогаю ей с организацией. Веду переговоры об участии министра юстиции.
Я знаю, как внушительно это звучит, и стараюсь произвести впечатление на Бекки. Последние несколько недель у нас не клеились отношения, и я надеюсь все изменить. Но мои слова не оказывают желаемого эффекта. Она бросает на меня странный взгляд, на перекошенном лице читается сомнение, и я вижу, что она уже выпила немало, поэтому она такая нервная. Так рано, одна дома с мальчиками. Такого еще никогда не бывало.
Гнетущее чувство усиливается. Я пью красное вино, делаю слишком большой глоток, он застревает в горле, я чуть не поперхнулась.
Она наблюдает за мной своими хитрыми глазами. Попивает украдкой. Улыбается, глядя на мое смятение.
– Прежде чем мы начнем, ты ничего не хочешь сказать мне? – спрашивает она, испепеляя меня взглядом. У нее такие большие зрачки, что глаза кажутся черными.
Озадаченная, я перебираю в уме, что же мне нужно было ей сказать.
– Гм. Нет, ничего, – говорю я медленно. Но, видимо, я ошибаюсь, и она сейчас освежит мою память.
– Значит, нет? Ясно. – Она выпрямляется, будто старается сохранить самообладание, и делает глубокий вдох и выдох, прежде чем произнести, без тени сочувствия:
– Ты нарушила условия аренды. У нас было соглашение о трех предупреждениях, которые дают мне право выселить тебя. Так что собирай вещи, Аллегра.
– Я не нарушала никаких условий аренды, – говорю я, совершенно сбитая с толку. Копаюсь в памяти. – Я разбила тарелку несколько недель назад, но я тебе сказала об этом. Я заплачу за нее.
– Думаешь, я совсем глупая, Аллегра?
– Нет.
– Тебя выселяют не из-за тарелки, правда ведь? За последние несколько недель было немало случаев. Я надеялась, не придется напоминать о них, я надеялась, они и так очевидны и хорошо известны не только нам, но и тебе.
Она готова перечислить их, сразу видно. Ей не терпится сделать это. Должно быть, повторяла их мысленно, снова и снова, когда убиралась на кухне, разгружала посудомойку, бесконечно прокручивала их в голове, все мои чудовищные проступки.
– Доннахе пришлось соскребать тебя с дорожки между мусорными баками, когда ты включила сигнализацию и так напилась, что он буквально донес тебя до кровати на руках. А еще у тебя ночевала подруга. Думаешь, я не заметила?
– Она мне не подруга.
– Что ж, – она злобно смеется, раздувая ноздри, – тем хуже. Ты притащила в мой дом человека, который даже не друг тебе.
– В мой дом, – говорю я тихо.
– В договоре аренды четко сказано, что этого делать нельзя. Из уважения к личной жизни нашей семьи. Моей семьи. Мы не допустим, чтобы чужие люди бродили здесь в четыре утра.
Она выдерживает напряженную паузу, будто говорит «теперь ты в моих руках».
– Но мне некуда идти.
– Я даю тебе четыре недели, этого вполне достаточно, чтобы подыскать другое место. Если найдешь раньше, конечно же не надо ждать.
– Бекки, – говорю я в смятении. – Пожалуйста, я умоляю тебя. Я буду вести себя лучше, обещаю. Я должна остаться здесь. Это вопрос жизни и смерти. У меня есть цель. Я приехала сюда не просто так. А по веской причине.
– Ну да, чтобы работать с президентом Торговой палаты и министром юстиции, – говорит она язвительно. – Ври больше! И это я еще не упоминаю о том, что полиция приезжала, да не один, а два раза. Они решили, что ты ведешь себя очень подозрительно. Понятия не имею, что ты задумала – может, проникнуть в мой дом, пока меня нет, – но я этого не допущу, и, само собой разумеется, тебе строго запрещено даже приближаться к моим детям.
Я смотрю на Киллина, надеясь, что он не слышал, как она разговаривает со мной. Он уткнулся головой в мой телефон, играет в приложениях, которые я загрузила для него.
– Я только один раз включила сигнализацию, – говорю я, чувствуя, что вот-вот у меня начнется истерика. – Первый раз это была лиса. А второй раз я действительно свалилась в мусорные контейнеры, а третий раз виновата девушка, которая мне больше не подруга и никогда ею не будет. Мне очень стыдно за все это, но я никогда не пыталась пролезть в твой дом. Я легко могла бы доказать тебе это. Достаточно было бы посмотреть записи с камеры наблюдения, если бы ты не стерла их, чтобы прикрыть собственные грешки. И если честно, – продолжаю я дрожащим голосом, – я думаю, ты хочешь избавиться от меня потому, что я знаю, что ты сделала. Тебе невыносимо то, что мне это известно, и ты в ужасе, что я все расскажу.
