Развитие криминологии в XIX веке привело к появлению новой концепции преступности и нового подхода к поддержанию порядка. Так называемые моральные статистики, Адольф Кетле и Андре-Мишель Герри, опубликовали в начале 1830-х годов работы, в которых проанализировали статистику преступности и показали, что уровень преступности год от года практически не меняется, а стало быть, вопреки господствовавшему ранее мнению, она не является следствием экономических спадов и бедности. Хотя как Кетле, так и Герри считали преступность следствием устройства общества, более поздние криминологи сделали выбор в пользу индивидуально-биологических ее объяснений. Наиболее видным представителем этой линии был Чезаре Ломброзо, чья книга «Преступный человек», вышедшая в 1876 году, утверждала, что преступник — особый антропологический тип с характерными физическими чертами
[882]. Кроме того, в течение XIX века власти ряда стран разработали «научный» подход к поддержанию порядка, включавший в себя полицейский надзор и ведение документации, которая позволяла бы выявить преступников и устранить их из общества. В Германии, к примеру, правительственные чиновники и образованные люди сошлись на том, что обуздать растущую преступность и политические беспорядки можно лишь при помощи жестких полицейских мер — самоограничение и самосовершенствование вопроса не решат
[883].
Хотя устранение индивидов из общества существовало задолго до XIX столетия, важнейшим шагом в развитии современного отсекающего насилия стало появление концепции криминального класса. Уже в начале XIX века многие английские социологи и социальные мыслители пришли к мнению, что в составе общества существует такая особая группа, как «криминальный класс». Иначе говоря, причиной преступности они считали не социально-экономические условия, а существование подобного общественного слоя, который можно было документировать и измерить при помощи статистики преступности. Описание криминального класса, в свою очередь, привело к стремлению устранить этот социальный слой — в целях не столько возмездия, сколько профилактики. Британское правительство создало штрафную колонию в Австралии и депортировало («перевезло») туда в течение XIX века около 150 тысяч каторжников. Как заключает один ученый, главная цель этой транспортировки состояла не в том, чтобы наказать преступников или удержать их от дальнейших преступлений, а в том, чтобы с корнем вырвать «криминальный класс» из британского общества
[884]. Французские криминологи постепенно тоже пришли к взгляду на преступников как на особый тип людей, которые неспособны к исправлению и должны быть насильственно исторгнуты из общества. В середине XIX столетия Бенедикт Огюстен Морель предположил, что люди, оказавшиеся в патологической среде, например на городском преступном дне, не только сами склонятся к антиобщественному поведению, но и передадут его своим детям. Хотя французские криминологи не дошли до анатомического детерминизма Ломброзо, они тем не менее полагали, что город является питательной средой для преступности, а рецидивистов считали особым слоем населения, который следует физически устранять из общества
[885]. В 1852 году правительство Франции начало ссылать политических преступников в штрафную колонию, Французскую Гвиану, а через два года ссылке стали подвергать и уголовников
[886].
Следующий важный шаг в развитии отсекающего насилия был совершен после подавления Парижской коммуны 1871 года. Французские военные трибуналы провели быстрый суд над коммунарами. А затем составили списки виновных и занесли худших из них (лидеров революции, иностранцев, уголовников и дезертиров) в первую категорию — для казни или депортации. Французская армия казнила около 20 тысяч коммунаров и депортировала еще 5 тысяч в штрафные колонии в Новой Каледонии. Генерал Гастон Александр Огюст де Галифе заявил: «У нас более чем достаточно иностранцев и отбросов общества, нам необходимо избавиться от них»
[887]. Таким образом, военные деятели провели казни не в пылу битвы, а когда сражение уже закончилось и непосредственная революционная угроза миновала. Возможно, ими отчасти двигало желание возмездия, но еще более важную роль играла их решимость устранить из французского общества тех, кого они считали неисправимыми.
Правительство Франции отказалось признавать за Парижской коммуной политическое значение. Коммунаров изображали безнравственными преступниками и даже называли «нечистью». Казнь и депортация коммунаров, по словам одного исследователя, «представляли собой социальную чистку Парижа»
[888]. Виконт Отнен д’Оссонвиль, возглавлявший парламентскую комиссию по преступности, был убежден, что в большинстве своем коммунары являются преступниками-рецидивистами. Вместе со своими единомышленниками он связывал опасения национального упадка (после унизительного поражения во Франко-прусской войне) с проблемой рецидивизма и рекомендовал депортировать не только опасных преступников, но и тех, кто повторно совершает мелкие правонарушения
[889]. Французское уголовное законодательство середины 1880-х годов позволяло осуществлять массовую высылку рецидивистов, бродяг, нищих и прочих маргиналов
[890].
