Евгеника в Советском Союзе следовала скорее латиноамериканской модели, чем англосаксонской. Как и во всех других странах, в СССР врачи придерживались самых разных взглядов, но в целом склонность к ламаркизму преобладала — в соответствии с упором на среду, который был свойственен марксизму и русской медицинской культуре. Если принять во внимание, что советские деятели стремились к революционному преобразованию, несложно увидеть, чем евгеника их привлекала. Вот, казалось, научный метод, позволяющий улучшать и преобразовывать население
[605]. Тем не менее в конечном счете советское правительство не только отвергло евгенику, но и яростно атаковало ее.
Евгенические идеи проникли в Россию из Западной Европы еще до революции. Между 1890 и 1910 годами несколько молодых русских ученых прошли обучение в Западной Европе, и в это же время ряд работ по экспериментальной биологии, генетике и эволюции был переведен на русский язык и опубликован в России. Отчасти благодаря этим связям в период между 1900 и 1930 годами в России были весьма популярны такие новые дисциплины, как евгеника, биогеохимия и биологическая физика. Все эти направления указывали на интерес к научному руководству вопросами продолжения рода. Первое евгеническое исследование в России было проведено в 1914 году, когда был создан Институт экспериментальной биологии, а в годы Первой мировой войны Российская академия наук создала Комиссию по изучению естественных производительных сил
[606].
После революции советское правительство заинтересовалось евгеникой, и в 1920 году при Наркомате здравоохранения было создано Русское евгеническое общество. На следующий год было открыто Бюро евгеники в составе Российской академии наук. Эти официальные организации помогали русским евгенистам поддерживать контакты с иностранными коллегами. Русское евгеническое общество выбрало представителя в Международную комиссию по евгенике, установило связи с евгеническими обществами в США, Великобритании и Германии, а в 1924 году отправило своего председателя на Международный евгенический конгресс в Милан
[607]. Печатный орган общества, «Русский евгенический журнал», публиковал многочисленные обзоры иностранных трудов по евгенике и программы иностранных евгенических обществ. Кроме того, в нем были статьи, анализировавшие воздействие войны на различные группы населения в Европе и рекомендовавшие регистрацию брачных союзов и контроль над ними из евгенических соображений
[608].
В 1920-е годы советские мыслители рекомендовали применять меры как отрицательной, так и положительной евгеники. Генетик Николай Кольцов, выступая в 1921 году на Всероссийском совещании по охране материнства и младенчества, превозносил евгенику в качестве новой науки, имеющей много общего с селекцией животных и растений. С видимым сожалением он признавал, что государства не должны разводить людей так, как коннозаводчики разводят лошадей. Тем не менее, по словам Кольцова, ответственность государства в сфере евгеники включает в себя помощь матерям
[609]. В 1928 году Александр Серебровский предложил проводить искусственное осеменение спермой «выдающегося и ценного производителя». Он заявлял, что «при таких условиях селекция человека пойдет вперед гигантскими шагами»
[610]. В том же самом году Зинаида Мичник писала, что наследственные болезни не должны воспроизводиться, а вот люди одаренные, здоровые и сильные обязаны передать свои природные богатства следующему поколению. Она утверждала, что воспроизводство населения должно быть рационализировано, упорядочено и отрегулировано с целью обеспечить качество будущих поколений
[611].
На первых порах евгеника не вызвала противодействия в Советском Союзе. Но в 1925 году разгорелась дискуссия между последователями Менделя и Ламарка в генетике. Поскольку русские медицинские традиции противоречили генетическому детерминизму менделевской евгеники, большинство советских евгенистов придерживались ламаркизма. Однако существовало и противоположное мнение, озвученное Юрием Филипченко. По его словам, принять ламаркизм означало согласиться с тем, что тяжелая жизнь рабочих, от которой они страдали в течение многих поколений, привела к их генетической деградации. Он выступал за менделевскую генетику, утверждавшую, что годы нищеты и угнетения никак не повлияли на гены пролетариев
[612]. Аргумент Филипченко не только демонстрирует, насколько сложны были евгенические дискуссии в СССР, но и указывает на более серьезную проблему дискуссий между менделевцами и ламаркистами. В то время как менделевская генетика обычно ассоциируется с отрицательной евгеникой, а ламаркизм — с положительной, на самом деле ламаркистские позиции тоже вполне позволяли выступать за политику стерилизации. Выдающийся французский неоламаркист Фредерик Урсэ полагал: совокупные негативные последствия вредной среды могут до такой степени испортить наследственность, что социальные реформы ей уже не помогут и непригодных людей (например, хронических алкоголиков) придется попросту стерилизовать
[613].
