— Раз мы все здесь одинаковы, зачем главный? — насупленно сказал Ежики.
— Пока — ни за чем. Потом увидите… У меня есть давний знак командорства, очень простой. И очень старый. Видимо, еще от Командора Элиота Красса с броненосца… Я хочу отдать кому-то из вас.
Все молчали.
— Я думаю, пусть возьмет Цезарь, — тихо сказал Павел Евгеньевич.
— Почему?! — Цезарь вскинулся, как от укола. — С какой стати?.. Простите…
— Ты никогда никого не бросишь в беде.
— Во-первых, это неправда! — звонко сказал Цезарь. — То есть я не знаю. А во-вторых, почему вы думаете, что другие могут бросить?
— А я и не думаю. Наоборот… Но есть опыт, который позволяет мне решить… Это ведь не в обиду другим. Да никто и не возражает, по-моему. А?
Никто не возражал. С облегчением, с веселостью даже все повскакивали, встряхнулись, шумно заговорили, что так и надо.
— Бери, Чек, — сказал Витька, тоже чувствуя облегчение и радость. — Это справедливо.
— Это справедливо? — Он чуть не плакал. — Вы просто не знаете…
— Цезарь, но если мы все так хотим, — негромко перебила его Лис.
Тогда он притих, тоже встал.
— Я совершенно не представляю, чем это продиктовано.
— Временем, — вздохнул Командор. — И наверно, судьбой… Если время можно порой крутить туда-сюда, то судьбу не обкрутишь… Подойди ко мне, Чек.
Из нагрудного кармана пиджака Находкин достал что-то маленькое, висящее на черном шнурке. Блеснула медная искра. Все сдвинулись, подтолкнули вперед Цезаря. На шнурке качалась форменная пуговица. На ней был отчеканен ободок из витого тросика, якорь, за ним две скрещенные шпаги, а сверху — половинка встающего лучистого солнца.
— Разглядели? — сказал Находкин. — Вот и хорошо… — Он встал и аккуратно надел шнурок Цезарю на шею. — Носи и береги… Командор Лот.
— Но я… совершенно не представляю, что мне делать в этой роли.
Все засмеялись. Не обидно, а словно обрадовались чему-то. И Находкин улыбаясь объяснил:
— Никто, пожалуй, не представляет. Пока… Живи, расти, там поймешь… А я, ребята, пойду.
Смех утих.
— Пойду я, — опять сказал Находкин. — Князь Юр-Танка, возьми меня с собой… Правду ли говорят, что есть у вас церковь, где можно увидеть… свою маму?
— Да… — сказал Юр-Танка в навалившейся тишине.
— Возьми меня с собой, мальчик… Я ее видел в последний раз, когда мне было шесть лет…
Ни слова не сказав, ни на кого не посмотрев, Юр-Танка взял Находкина за худую руку. Юкки и девочка разом вскинули на Командора глаза.
— Их тоже возьмем, князь. Ладно? Ты же всегда хотел, чтобы у тебя был брат или сестра. Вот и будут, сразу двое… Юкки станет наконец трубачом, пора заканчивать и эту легенду как полагается…
— Хорошо, — еле слышно отозвался Юр-Танка. — Идем.
Все, даже неугомонный Филипп, сообразили, что не надо прощаться, не надо ничего говорить. Находкин вышел первым. В дверном проеме он (темный на фоне солнечного дня) поднял над плечом руку, махнул слегка, сильно согнулся и шагнул в сторону. За ним ушел Юр-Танка — так же махнул ладонью. И за ними Юкки и девочка повторили этот жест.
И — пусто у входа.
А медный шар маятника ходил от стены к стене — вечный, непонятный. «Щелк… щелк… щелк…»
Маятник
1
Когда все вышли из Башни, поблизости никого уже не было. И вдали не было. Только шелестели стрекозы да над озером носились небольшие темные птицы, которых называют «озерные голуби». Было жарко, солнце сияло так, что в граните Башни искрились черные зеркальца слюды.
У всех осталась печаль от странного расставания. Цезарь крутил на шнурке пуговицу. Что-то шептал и покачивал ершистым своим шаром. На солнце, однако, печали и тревоги тают быстрее, чем в тени. Особенно если нет для них понятных причин. И Филипп сказал то, что чувствовал каждый:
— Кушать-то все равно хочется…
Оказалось, что лишь Витька и Цезарь появились здесь без провизии. Ежики и Ярик сказали, что у них два каравая и большая банка мясных консервов. Лис и Рэм прихватили из дома огурцы и картошку. И котелок. Даже у Филиппа отыскались в кармане замусоленные леденцы и ни разу не надкушенное яблоко…
— Проведем здесь еще ночку — и тогда уж по домам, — предложил Рэм. — Не так уж часто собираемся… Идет?
Все зашумели, что «идет», пряча за гвалтом остатки печали…
Витька сделал свою долю работы: натаскал сушняка из ближних зарослей. Затем отошел, сел на солнышке у фундамента Башни. Спиной и затылком привалился к бугристому граниту.
Рэм и Филипп чистили у погасшего костра картошку, Лис лопухом протирала котелок. Цезарь, видать, забыл на время свои сомнения и гонял с Ежики и Яриком по траве пустую банку из-под говядины. Витька следил за ними ласково и успокоенно: «Совсем оклемался Цезаренок. Хорошо…» Но Цезарь перехватил его взгляд и тут же подошел.
— Ты чего… такой?
— Я не «такой», — бодро сказал Витька. — Тоже банку погонял бы, да пятка болит.
— Почему? — тут же заволновался Цезарь.
— Отбил недавно. Разве я не говорил?
«Я ничего ему не говорил. Ни про „пчелу“, ни… про дыру в стекле… Опять это лезет в голову…»
— Разве не можешь вылечить? — подозрительно спросил Цезарь.
— Лень. Сама пройдет.
Цезарь сел рядом на корточки.
— Раз ты такой задумчивый… можно я спрошу? По-моему, это очень важный вопрос. Я ночью думал, думал…
— О чем ты?
— Я думал: вот здесь, у Башни, и в Реттерберге, и где ты живешь, и где Ежики, и в Луговом — одно Солнце? Или разные? Ведь пространства-то разные…
— Я… даже не знаю, — растерялся Витька. — Не приходило как-то в голову… Наверно, это разные варианты одного Солнца. Мы ведь на одной горизонтали… Это только Филипп с Кригером шастают вверх-вниз.
— Я не совсем понимаю про горизонталь.
— Это «ерстка», — усмехнулся Витька. — Толком, по-моему, никто не понимает.
— С одной стороны, хорошо, если Солнце одно. Уютнее как-то… А с другой, лучше, если разные.
— Почему?
— Если одно когда-нибудь погаснет, люди смогут уйти к другому.
— Зачем ему гаснуть, — недовольно сказал Витька. — Выдумаешь тоже.
— Когда-нибудь придется думать и об этом, — негромко и упрямо возразил Цезарь. — По-моему, это не так уж страшно. Не боятся же люди думать о смерти.
