Я просил их не рассматривать события у озера Нарочь выше общих интересов борьбы с общим врагом – Гитлером, на что получил ответ: «Нам очень неприятно стрелять в советских партизан, так как они, как и польский народ, являются славянским народом, потерпевшим народом от нашего общего врага – немцев. Печальные события у Нароча мы не ставили выше наших общих интересов в борьбе против немцев. Нет, но это затормозило массовое развитие польского партизанского движения. Если мы сумели разбить гарнизоны, когда нас было только 250 человек, то, не случись бы этого события, мы быстро могли бы вырасти и сделали бы безусловно больше и ни одного гарнизона до Вильно не было бы. Эти события заставили нас сократить наши операции против немцев, так как в вашем лице мы стали иметь также противников, к тому же действующих на одинаковых тактических основаниях с нами, а следовательно наиболее опасных. Это заставило нас распылять свои силы на самосохранение от немцев, полиции и главное – советских партизан. Мы имеем, конечно, рост своих рядов не только в подпольных организациях, но и в рядах вооруженных партизан. На днях мы ожидаем пополнения до 200 человек из Вильно, а также из глубины Польши должны подойти две польских партизанских бригады, потому что немец крайне свирепо расправляется с польским населением, а нам трудно законспирировать всех членов наших отрядов, постольку, поскольку мы вынуждены, так как наши семьи живут на территории, оккупированной немцами и ими контролируемой, и, если мы договоримся о прекращении вооруженной борьбы между собой, которая, к слову сказать, совершенно бессмысленна и над которой смеются немцы (приведя пример: когда они расположились на дневку в треугольнике Добровляны, Михалишки, Свирь и о них узнали немцы, то последние, смеясь, говорили: «Можем сегодня спать спокойно, сюда уж не придут советские партизаны, а если придут, то поляки им жару дадут»), то мы можем объединенными усилиями разбить, например, гарнизон Старая Рудня, самый активный гарнизон, который и вам и нам мешает.
Отдавая приказ о прекращении вооруженной борьбы против групп советских партизан, я должен, говорит господин капитан, удовлетворить обиженную честь польского солдата. Я понимаю, что вопрос о возвращении оружия, забранного у нас Марковым, очень трудный и его совсем не поднимаю и не настаиваю на этом. Я только хочу, чтобы это было сделано символически. Пусть вернут не 11 пулеметов, а хотя бы 2–3, не 200 винтовок и автоматов, а несколько штук, чтобы с духовной стороны гордость польского солдата была восстановлена.
Я на это от имени комбрига Манохина имел соответствующие указания и заверил, что символически оружие будет возвращено и честь польского солдата удовлетворена.
Непременным условием прекращения вооруженной борьбы ставят прекращение со стороны советских партизан случаев мародерства и борьбу с мародерством внутри партизанских отрядов. Я на это ответил, что борьба с мародерством внутри партизанских отрядов ведется вплоть до расстрела, доказательством чего является могила около Працуб, где были расстреляны 2 партизана за факт непартизанского поведения. Мне было заявлено, что об этом частном случае им известно.
Я поднял вопрос, что мы будем понимать под мародерством. Партизаны берут хлеб, мясо, обувь, теплую одежду и другие вещи, необходимые для партизан, будете ли вы считать также это мародерством?
Нет, ни в коем случае!
Все это необходимо партизанам, но зачем брать золото, часы, детские вещи, шелковые блузки и другое. Приведя пример, что у одного убитого было обнаружено 5 часов, у другого – 4 шерстяных свитера. В другом случае детские ботинки и другие, совершенно ненужные партизанам вещи.
Зачем страшить население оружием, требовать от него то, чего у него нет. Мы платим за все, что берем у населения, наличными деньгами, постольку, поскольку мы имеем на то кредит. Вы же не имеете возможности платить, то можете давать хотя бы расписки, которые служили бы оправдательным документом перед немцами при требовании с них поставок, так как немцы все же принимают это во внимание.
Зачем убивать людей ни в чем не повинных. Приводит пример убийства 60-летнего старика в селе Н. и там же изнасилования 17-летней девушки 20 партизанами, после чего также убили только за то, что в их районе они подверглись обстрелу со стороны польских партизан.
Мы не возражаем, если Вы расстреляете человека, виновного в работе на немца, но это должно быть установлено и сделано после суда в присутствии населения, а то часто получается, что таким образом сводятся личные счеты между отдельными лицами.
Мы также уничтожаем поляков, продавших интересы народа и работающих на немцев, приведя ряд примеров, но мы не делаем зла русским людям, хотя знаем, что они были комсомольцами, советскими работниками, но не делают ничего сейчас на немцев…
Господин Богун спросил меня, как ему сообщить в центр, от имени кого ведутся переговоры, только ли от одной партизанской бригады или от имени всех советских партизан.
Я ответил, что комбриг Манохин взял на себя инициативу ведения переговоров от имени всех советских партизан, действующих в этих районах.
О том, что сегодня начались переговоры, сказал я, знает шеф Манохина. При этом второй член миссии товарищ Монахов, дополняя меня, допустил опрометчивость и, конкретизируя меня, сказал о том, что об этом в 10 часов поставлена в известность Москва, хотя перед выездом на переговоры мы были предупреждены об обязательном исключении из употребления слов «Москва» и «Центр».
После этого мне был задан вопрос, санкционирует ли Москва ведение переговоров от имени всех советских партизан, на что я ответил утвердительно, не находя другого выхода, тем более, что переговоры преследовали явную цель – прекращение военных действий между польскими и советскими партизанами и о взаимодействии против общего врага – Гитлера.
В таком случае мы, говорит господин Богун, должны запросить санкций нашего центра на ведение окончательных переговоров, имеющих быть по приезде полковника Лупешко.
Постольку, поскольку ни по одному поднятому вопросу не было расхождений, то было заключено джентльменское соглашение о том, что он, т. е. Богун, до вторичных переговоров, во-первых, во избежание возможных столкновений, так как не все наши отряды предупреждены о переговорах, отводит свои отделы из района, ныне им занимаемого, за реку Вилию в район Галюп, во-вторых, отдает приказ не открывать огня первому, не вступать, таким образом, в бой, если со стороны советских партизан будет это также соблюдено. В противном случае договор считается нарушенным…
Переговоры проходили в духе взаимного понимания. После официальной части он просил нас быть его гостями. Были исполнены наши партизанские песни и с их стороны то же самое. Ужин прошел в непринужденной обстановке. Ночевали в помещении штаба. Были приняты все меры, чтобы в пути не произошло ни одного недоразумения, и в силу этого очень просили меня выезжать с рассветом. В мое распоряжение был выделен взвод, который, проводив меня 8 километров, был мною отпущен. Проводы были по всей воинской форме. Во время частных разговоров, проходивших также в дружеской обстановке, мне было совершенно доверительно сообщено, что они собираются произвести операцию против гарнизона Свирь, а также операцию против оружейного склада и мастерской в районе Ошмян.
