– Коквойя!.. Коквойя!.. – закричал он каким-то неестественным голосом. – Это слово означало грозного демона иннуитских верований, демона, у которого страшные черные щупальцы.
Мы увидели при этом что-то в роде черной змеи, кружащейся на фоне серого неба между острыми верхушками двух низких кедров. И тут же началось с шумом и треском движение к реке громадных, неуклюжих, темно-рыжих, хвостатых, с огромными белыми клыками и сильным хоботом, гор мяса, от бега которых стонала земля.
– Торнагуксуак! Гигантская тень!.. Торнагуксуак!.. Дух!.. Дух!.. – закричал весело Эква.
Я глядел, как загипнотизированный, и словно издали слышал голос Надежды:
– Это мамонты!..
Мамонты выбежали из леса и бросились в реку, чтобы перейти ее. Их было пять штук, вел их громадный старый самец. Он был около пяти с половиной метров высотой, с громадной, почти черной гривой на шее и длинными бахромами на боках и брюхе. У него был высокий, странно выгнутый лоб. Его маленькие уши находились в нервном движении. Между желтоватыми клыками косматый хобот свивался подобно толстому червю.
Мамонт вошел в русло, и вода с пеной стала разбиваться о столбы его ног.
За ним медленно последовали остальные животные: один молодой самец с мало еще развитыми клыками, и две самки, из которых одна нежно подгоняла хоботом молодого, всего лишь нескольких месяцев, косматого, круглого, неуклюжего, комически-милого детеныша.
Отчаянный крик эскимоса заставил мамонтов насторожиться. Вождь стада обернулся, свернул хобот и, затрубив тревогу, хотел перейти брод.
Но тут случилось, чего нельзя было и ожидать. Фелисьен с явным удовольствием следил с самого начала за неожиданно появившимися чудовищами. Он ничему не удивился, не ужаснулся, словно он привык ежедневно видеть до полудюжины мамонтов. Он схватил ружье и приготовился к выстрелу.
Я моментально понял, какая была бы это неосторожность. Решительно, мы должны оставить в покое этих толстокожих!
Я бросился к французу и закричал:
– Не стреляй! не стреляй!
Он ответил со снисходительной улыбкой:
– Сколько центнеров свежего, хорошего мяса – и не стрелять!
Я хотел было выбить у него винтовку из рук, но было уже поздно. Грянул сильный выстрел, за ним другой, прокатившийся с шумом и грохотом по лесу.
Начался рев и оглушительные трубные звуки…
Два-три страшилища вскачь пронеслись мимо нас назад, в лес, так что чуть не передавили нас. Они бежали, ломая молодую поросль, и скоро шум их бега пропал вдали.
Взглянув, я увидел громадного вожака, стоявшего посреди русла; он хоботом ощупывал небольшую рану на лопатке. Он чувствовал жгучую боль, так как ярость вспыхнула в нем, как факел. Грива его ощетинилась; глаза сверкнули, словно угольки. И прежде чем мы успели скрыться, с неожиданной быстротой он бросился на нас.
Я схватил Надежду и толкнул ее за ствол старого кедра, где хотя отчасти она была в безопасности.
Осторожно оглядевшись, я увидел, что и остальные спрятались по силе возможности, за исключением Сива. Этот несчастный выбежал чуть не на дорогу раненому животному.
В слепом бешенстве ринулся на него мамонт, чтобы размять его ногами.
Сив бежал, кружил, падал и вновь вскакивал. Но смерть наседала на него сзади. Казалось, что от страха он потерял последние остатки сообразительности. Он начал выть, как волк, так что страшно стало слушать.
– Стреляй, Карл! Да стреляй же, – закричал Фелисьен.
Тут я почувствовал тяжесть ружья в своей руке. Дрожащий голос Надежды повторял:
– Стреляйте скорее, скорее, а то будет поздно!
С величайшей сосредоточенностью, опершись о ствол кедра, прицелился я и спустил курок.
Колосс тихо пробежал еще десять шагов. Но пуля со стальной оболочкой точно выполнила свою смертоносную задачу. Мамонт остановился, судорожно свернул хобот, затрясся и с глухим шумом повалился, как оборвавшаяся скала.
Он лежал, как ржавый камень, между темной хвоей, и один его желтоватый клык грозно поднимался к небу. Пуля из моего ружья прошла ухом до мозга, и действие ее было ужасно. Это был истинный триумф новейшего оружия.
Несколько времени я стоял в немом изумлении над первобытным существом ледниковой эпохи и дилювия, которое лежало предо мной, громадное и еще теплое, существом, за минуту пред тем неукротимо бесновавшимся здесь. Его могучий клык был семи метров длиной, – семи метров наилучшей слоновой кости, над которой затанцовал бы любой африканский охотник.
Я осмотрел боковые бахромы животного, его волнистый густой подшерсток и отдельные волосы его гривы, достигавшие одного метра длины.
– Его хобот – лучшее лакомство, – восторженно провозгласил Фелисьен, который на все это приключение смотрел с практической точки зрения. Я читал об этом в книге какого-то африканского путешественника. Ну, мой милый, мы можем поздравить себя с крупной свежинкой! Эх, какой был бы тут запас для бильярда! – добавил он, постучав по торчащему клыку.
По приказанию француза, Сив, до сих пор еще бледный, моментально принялся за работу.
Он вырыл поблизости продолговатую, неглубокую яму и принес с реки несколько подходящих камней. Потом развел сильный огонь из сухих ветвей и сначала стал накаливать в нем плоские камни. Когда же они накалились добела, наполнил ими яму и положил на них обрезанный и очищенный хобот мамонта.
Вскоре жаркое было готово. Пир имел вид пира троглодитов. Но я должен сказать, что более нежного жареного, хрустящего и жирного мяса я еще не едал.
В этот момент явился эскимос, привлеченный приятным запахом; при виде неизвестного чудовищного животного он забился от страха где-то между древесными корнями и свернулся в клубок, едва дыша.
Целых два часа не давал он о себе знать. Мы уже думали, что он заблудился или его постигло какое-нибудь несчастье, когда неожиданно вынырнул он, совершенно нетронутый, привлеченный вкусным запахом жаркого и со своим неизменным аппетитом. Эскимос поглощал невероятной величины порции, а его простодушное лицо в блаженстве пищеварения светилось, как полнолунье. Но все же, по его мнению, еще вкуснее был бы желудок этого столь вкусного животного, желудок громадный, наполненный самой нежной полупереваренной кашицей из разжеванной травы и молодой хвои.
Живыми красками описывал он преимущества желудка этого существа, которое он звал теперь «маматок», словом, которым он обогатил иннуитскую речь; но, к его удивлению, мы устояли и остались глухи к его соблазнам и обольщению, очевидно, из уважения к своему собственному желудку, так как предписание эскимосской кухни требует употребления подобных деликатесов в сыром виде…
Только после сытного обеда мы стали обсуждать наше последнее приключение.
Фелисьен, сидя на камне, набрасывал дикую сцену табора у трупа мамонта. Я же снова подошел к толстокожему, измерил его и записал результаты осмотра. При этом я установил, что на задней лопатке мамонта имеются старые, давно заросшие следы ужасных ран. Что же это за животное, которое решается нападать на такого страшного зверя? Может-быть, оно находится в этих же окружающих нас лесах?
