Чернокожий офицер был одет довольно богато. Сабля, висевшая у него на поясе, была покрыта чеканкой самой тонкой работы, а белый тюрбан украшал блестящий эгрет, усыпанный драгоценными камнями.
Норбер Моони, встав со своего места, сделал несколько шагов навстречу восточному воину и, приветствовав его, попросил изложить, в чем именно заключается его поручение.
– Ты здесь начальник? – спросил его чернокожий, очевидно удивленный тем, что не видел на молодом ученом никаких особых знаков отличия, по которым ему можно было бы признать его за старшего или за начальника.
– Да, я здесь начальник! – с достоинством ответил молодой человек. – Кто посылает тебя ко мне?
– Я послан к тебе, – торжественно начал араб, выпрямляясь во весь рост и придав своему лицу чрезвычайную важность и горделивость, – от имени святого пророка, великого, могучего и всесильного господина Махди!..
Сказав это, посланный на минуту приостановился как бы для того, чтобы насладиться тем впечатлением, какое должны были, по его мнению, произвести его слова на присутствующих. Очевидно, он ожидал, что при одном имени святого, великого пророка Махди все головы склонятся. Но вместо явного благоговения, смешанного с чувством затаенного страха и трепета, которое он привык всегда встречать в подобных случаях, он, к немалому своему удивлению, заметил в углах губ доктора лукаво-насмешливую улыбку, тогда как молодой астроном, чуть заметно склонившись, спросил совершенно просто и свободно:
– Чего, собственно, желает от нас Махди?
– Вот чего требует Махди, – все так же торжественно провозгласил араб, причем черные глаза его метнули молнии. – Он требует, чтобы гяуры горы Тэбали сдались на его милость и явились немедленно в его лагерь в Омдурман – принять ислам!
– Только-то всего!.. – пробормотал сквозь зубы доктор все также полунасмешливо-полусерьезно.
– А по какому праву предъявляет нам Махди это требование? – по-прежнему невозмутимо-спокойно спросил Норбер Моони.
– По праву своего божественного посланничества, а для тех, кто не признает за ним этого святого права, – по праву сильного!..
– Ну, так скажите же вашему господину, что мм его не знаем и не желаем знать; скажите, что дело великого проповедника, учителя и пастыря народа не заключается в том, чтобы вызывать и затрагивать тех, кто ему не враг и никогда не причинял ни малейшего зла ни ему, ни кому-либо из его народа; скажите ему, что предлагать порядочным людям капитулировать прежде сражения неслыханное и неприличное нахальство.
– Правильно ли я понял вас? – воскликнул молодой араб, – вы не только отвергаете великодушное предложение Махди принять вас в число детей пророка, но осмеливаетесь еще бросать ему вызов?!
– Я никому не бросаю вызова, – сказал Норбер Моони, – но хочу, чтобы меня оставили в покое и дали заниматься моими работами.
– Горе вам! – воскликнул мрачным, зловещим голосом посланник Махди. – Не вините же в своей гибели никого, кроме самих себя и своей безумной гордости, когда час гибели настанет для вас!.. – И повернувшись на каблуках, он удалился, не прибавив более ни одного слова. Дойдя до края верхней площадки, где его ожидала свита, он ловко вскочил в седло и стал спускаться с горы, но перед тем еще раз повернулся лицом к обсерватории и сделал угрожающий жест, полный насмешливого презрения.
Едва только успел чернокожий посланец со своими товарищами скрыться за первым поворотом дороги, как на верхней площадке пика Тэбали произошел страшный шум и гам. Среди этого шума слышался голос Виржиля, повышенный от злобы, гнева, бешенства и негодования. Прибежавший на шум Норбер Моони убедился, что его верный слуга тщетно старался удержать движение черной стражи, намеревавшейся, по-видимому, во что бы то ни стало идти следом за парламентером…
– Пророк нас призывает; и мы не можем и не хотим оставаться с неверными! – заявлял один из негров.
– Это подлость, – кричал Виржиль, – дезертировать от своей службы, отказаться от своей присяги!.. Да я всажу пулю в лоб первому, кто только посмеет двинуться с места!
– Виржиль! – остановил его Моони, – пожалуйста, без насилия!.. Позови лучше сюда Шаака и прикажи связать двух-трех из них, которые подают дурной пример остальным!
На это чернокожий разразился оскорбительным смехом.
– Ну, конечно! – сказал он, – призови Шаака и дай Бог, чтобы все, чьего содействия ты просишь, ответили тебе так, как он!.. – И прежде чем Виржиль успел предупредить его движение, чернокожий точно пантера одним прыжком опередил его и стремительно бросился бежать с горы.
– Что все это значит? – спросил Норбер Моони.
– Боюсь, что ничего доброго нам от этого ожидать нельзя! – ответил Виржиль.
В этот момент из казарм черной стражи вышел сам Шаака с остальными своими людьми, задержавшимися в казарме. Отойдя от своих, он приблизился к молодому астроному.
– Господин пика Тэбали, – сказал он громко и звучно, – я присягал тебе в верности! Ты мне плевал в руку, и Шаака умеет уважать данное слово. Но ты сам освободил меня от данной тебе присяги: смерть Каддура встала между нами и стоит вечной преградой. Ты могуч и силен, но ты ничто в сравнении с тем, кто мог вырастить на моих глазах менее чем за час времени дурру и заставить ее дать плод. Теперь все кончено между нами! Не пытайся удержать нас! Прощай! Пророк зовет нас, – и мы последуем его призыву!
Норбер Моони сразу понял, что против такого решения бороться нельзя, что никакие доказательства, никакие увещевания не могут тут помочь. Если бы эти люди атаковали его, то он мог бы отвечать силой на силу. Но что мог он сказать наемникам, которые все в один голос отказываются служить ему и нарушают заключенное условие?
Он молча поклонился и вернулся в круглую залу, служившую теперь гостиной, между тем как чернокожие воины, выстроившись в полном порядке в ряды, проходили мимо Шааки и начинали спускаться с горы.
Нечего и думать, что эта измена, или отступничество черной стражи, в сильной степени изменяла положение дел для обитателей пика Тэбали. Стоя во главе маленького, но надежного отряда смелых и отважных воинов, Норбер Моони мог до известной степени рассчитывать на то, что сумеет отразить нападение орд Махди, но вынужденный теперь рассчитывать исключительно только на одни свои силы, на силы доктора, изнеженного баронета, Виржиля и Тирреля Смиса, он, конечно, должен был сознаться, что в известных случаях жизни дипломатия – дело нужное и может сослужить хорошую службу.
Придя к такому убеждению, он принял решение немедленно отправить Мабруки-Спика в лагерь Махди, чтобы заявить этому мнимому великому Пророку, что он, то есть Норбер Моони, готов вступить с ним в дружественные отношения и предлагает уладить дело полюбовно, выражая при этом готовность уплатить ему, если он того желает, дань вдвое большую той, какую он платил Радамехскому Могаддему, лишь бы никто не нарушал его спокойствия и не мешал его работам.
Молодой ученый понял, какую важную роль может играть в пустыне европейское золото, и потому решил по справедливости испробовать предварительно все средства, прежде чем прибегать к самому последнему и крайнему средству.
