Внезапно несколько человек в черных масках перелезли через ограду, за считанные секунды преодолели музейный двор, и ворвались в музей через разбитое окно, а где-то наверху уже были слышны другие шаги и со стороны сокровищницы слышались голоса…
— Бежим…
Он схватил ее за рукав и рванул…, но не успели они добежать до первого зала, как несколько молодчиков пробежали мимо, вооружённые палками, железными прутьями, камнями. Они неслись по музею и, не задумываясь, наносили остервенелые удары по всему, что попадалась у них на пути. Один с черной повязкой на лице, подскочил к скульптуре Рамсеса, что стоит у входа, и железным прутом принялся наносить удары. Двое уже долбили стеклянные витрины, вытаскивали артефакты, распихивали по карманам… Один подлетел к стене, сорвал древний папирус, скомкал и поджег, визжа от животной радости…
На втором этаже слышались быстрые тяжелые шаги…, вдруг крик страшный, истошный — кричал то ли мужчина, то ли женщина…, раздалась автоматная очередь…, витринное стекло звонко рассыпалось осколками по гранитному полу…
Настя вздрогнула.
— Поздно! — араб скрипнул зубами, — Все! Все!
— Не успели?
— Поздно, — обреченно проговорил он, — осталось только одно — остановить их там и не дать проникнуть в зал…
Настя посмотрела на него и задала странный сейчас вопрос:
— Скажи, ты всегда будешь ко мне приходить?
— Нет…, тогда мы прошли один лишний поворот… — слукавил он, — поэтому попали в другое время, а надо было сюда!
— И это не сон!?
— Да, нет же! — он набросился на нее, схватил за плечи, зашептал в лицо, брызжа слюной:
— Слушай ты… Не знаю почему, но ты есть именно то, что приводит мою страну к Хаосу! И я не знаю «как», но знаю, только ты и можешь остановить все это! Можешь спасти Рамсеса и всех нас от неминуемой гибели!
Настя смотрела на него.
— Я-то чем могу помочь?
— Не знаю!!! — зло бросил он, — Не знаю, что…, встань там, закрой собой вход в зал! Не знаю!!! Делай же…, делай что-нибудь!
За окном стоял такой рёв толпы, что музей уже гудел, как улей диких пчел.
Где-то наверху разбивали витрины и обрушивали огромные музейные шкафы с артефактами…
— Если толпа ворвется в музей, их уже никакая сила не остановит… что сохранится — ничего: ни скульптур, ни папирусов, ни золото Тутанхамона…
Настя дернула плечами.
— Так бы и сказал… Золото — их цель!
— Нет, я знаю точно, золото — лишь прикрытие. Главная их цель — священные письмена, диски, Рамсес — уничтожь они это и можно считать, что Египта нет! Вся история Египта канет в пески, потом придут те, кто развеет все пеплом над Нилом. Папирусы, мумии сожгут, скульптуры обезглавят, уничтожат памятники, коим нет цены, все превратят в мусор, в лучшем случае вывезут из страны. Я даже буду рад, если так оно произойдет, но нет, вижу…, вижу, как весь Египет пылает и опять подвергается разграблению — самому безжалостному разграблению! Фанатичному уничтожению!
Настя стальным взглядом остановила его — хватит, надо идти, я все понимаю…
Лицо ее заострилось, и она жестко скомандовала:
— Вот что: иди к толпе, попробуй убедить… Наверняка, там есть здравомыслящие, те, кто любит и ценит историю своих предков. Это же наше достояние! Да, да, так и скажи им — наше достояние… Ну, иди же! Останови их!
Теперь он, подгоняемый ее словами, был нерешителен…
— Это же самоубийство!
— А ты что хотел? Только мной остановить Хаос! Если не убедишь их встать на защиту музея, я одна не справлюсь…
— Но ты…?
— Я…, а я попробую… поговорить с теми, кто уже там… Им надо золото — пусть берут, но только оставят его, Рамсеса, и их всех остальных в покое.
Она не знала, что будет делать, что говорить и чем это все закончится, только одно стояло в голове: спасти реликвии — священные мумии.
Все остальное — да, важно, но прах фараонов — это как воплощение самого существования Египта.
Сверху доносились крики, мол, до золота не добраться, затем послышалось стальное лязганье, визг пил и чудовищные удары… Она спокойно поднималась по мраморным ступеням…
На площади, где еще ночью бесновалась толпа, теперь стояла безумная тишина. Утро в седоватой дымке зависло над Каиром, ветер подхватывал и кружил обрывки газет и бумаг, кое-где еще догорали шины, и черный едкий дым разъедал глаза…, но уже было так непривычно тихо…
— Тихо!
— Мы справились?
— На короткое время! Но люди уже ощутили свою силу, и не допустят повторного вандализма. Ты знаешь, когда эти молодые египтяне, — эти мальчишки — встали живой стеной, закрывая музей от расхитителей — они спасли не только древние артефакты, они спасли нас всех! Всех спасли! А ты молодец! Остановила тех… наверху! Как тебе удалось?!
Она не ответила ему, лишь, убрав с виска прядь серебристых волос, тихо произнесла:
— Рамсес спасен. Я могу теперь вернуться?
— Можешь!
— Тогда идем.
Она пошла к музею. Поднялась по ступенькам, коснулась высокой, резной двери, повернулась, еще раз обвела взглядом опустевшую площадь Аль-Тахрир, задумалась, и что-то решив для себя окончательно, сказала ему:
— Покажи мне путь!
— Ты и без меня его знаешь.
Она пристально взглянула на него и, не произнося больше ни слова, войдя в музей, направилась к «стеле Израиля». Почему к этой стеле, она не сказала бы, но для нее было некое притяжение именно к этим иероглифам и именно на этой стеле.
Одно прикосновение к иероглифам на стеле и они как будто ожили, — побежали под пальцами золотыми ниточками. И так ей было приятно вновь ощущать таинственные, магические и такие родные знаки, что по щекам заструились слезы, сердце трепетно застучало — заволновалось. Как необычна эта радость — радость возвращения! Она глубоко вздохнула…, чудесный голос полился из ее груди…
— «Я Усер-Маат-Ра…, царь царей…»
И все пришло в движение: зашуршали, закружились, полетели года… века… тысячелетия…
Когда понадобится ее помощь — она обязательно придет! Не знала, когда вновь призовут, но знала — ей теперь вечно блуждать по лабиринтам времени… и ждать зова о помощи!
