Только Настя не знала, что мучительные поиски «Истины» — это только ее поиски, только ее сердечко чувствовало иначе, и, как птичка в клетке, билось о железные прутья. Обидно, конечно, лучшая подруга не понимала ее, не хотела понимать, смотрела на нее свысока, считая странной! (Ох, если бы только странной).
Настена насупилась.
В образовавшемся вакууме молчания, рассматривая незатейливый пейзаж, каждая переворачивала целый ворох мыслей. Аня мысленно крутилась перед зеркалом, примеряя юбку, которую собиралась сшить по приезду домой, потом она вспомнила о кофточке в горошек, и эта кофточка явно подходила к юбочке из черного шелка, а если сюда еще белую сумочку и белые перчатки! «Эх, жаль, перчатки сейчас не носят, а то была бы похожа на Мэрилин Монро». И в голове отчетливо возник образ красавицы — в пышной юбке, подхваченной лаковым пояском, и в кофточке в горошек, на ногах элегантные лодочки. А еще обязательно белые перчатки, подчёркивающие красоту рук. В руках лаковая сумочка. «Ах, как бы мне все это пошло! Как бы я красивенько держалась — спинка прямая, головка приподнята… Нет, скорее величественно, так, чтобы сразу видно было — королева!»
Уплывая в удивительных сценах собственного величия и бесконечно довольная собой, Аня с улыбкой заснула.
VII
Настене было не до сна. Неприятное, какое-то жгучее под ложечкой предчувствие, до сердечной боли и неописуемой тоски начинало навязчиво преследовать ее. Она была бы рада забыться, но назойливые образы — фантомы — не спешили покинуть ее воспаленный мозг: то царица Нефертари, протягивая белую руку, просила о помощи, то совсем еще юный фараон примерял хепреш — голубую военную корону, то измученные люди шли неведомо куда под раскаленным солнцем, а боевые колесницы неслись за ними, поднимая клубы пыли… И вдруг она теряет их из виду — всё застилает серая пелена. И почему-то падает, и падает с небес хлопьями черный пепел. А потом замерцали женские лица, да вот только похожи они больше на змей — мерзких, скользких, словно, кто-то невидимый разворошил в Настиных мыслях огромную корзину с омерзительными шипящими тварями! Почему именно змеями?
Она не знала, только подумала:
«Так, наверное, в гареме сотни женщин в одном клубке, как змеи в корзине, каждая со своим выводком змеенышей, и каждая мыслит своего чада на царство… и все они шипят! Весь этот змеиный клубок пропитан ненавистью, завистью, злостью к более удачливой сопернице. О, сколько же страшных тайн скрывали стены царского гарема! А уж в гареме Рамсеса, где женщин было так много, где детей фараона было огромное количество — больше сотни — и тем более».
Вспомнив о Рамсесе, она почему-то печально улыбнулась. «Его всюду так много — куда ни кинь взгляд — всюду только картуши Рамсеса. Куда ни глянь — только его огромные колоссы, а подле его ног везде маленькая скульптурка царицы Нефертари — первой во дворце. Можно лишь представить, как злило это остальных жен! Ведь только ее имя (!) рядом с именем Рамсеса, словно других жен и не было! Да, уж любая женщина затаит злость на «первую во дворце», любая будет желать ее преждевременной кончины. А уж не случилось ли так на самом деле, ведь царица Нефертари — Меринмут умерла неожиданно?» Настена почувствовала, как ветерок в сердце, словно чуть-чуть приподнял таинственный завес. И тут же она сама оборвала мысли, подумав: «Рамсеса повсюду так много, что хочешь, не хочешь, начинаешь думать о нём как о своём праотце». Сердечко вновь болезненно ёкнуло, завесы в тайны закрылись, мысли обрели более привычное направление.
— Интересно, какие у меня были родственники, бабушки, дедушки, папа, мама? Какая она была…моя Мама? — Настёна смахнула предательски набежавшие слезинки, закрыла глаза.
Образ очень красивой женщины с черными, как смоль волосами, тут же проплыл мимо и утонул в глубине сознания…
Настёна заснула. По щекам стекали серебристые капельки.
Лодки — фелуки скользили вдоль песчаных берегов неспешного Нила! Незатейливый пейзаж: песок…, песок…, ничего, кроме песка! Над ртутным зеркалом, точно дыхание вечности, дрожал раскаленный воздух.
Глава одиннадцатая
Недолгий поцелуй равен вечности
I
В 27 год правления Рамсеса…
В кромешной тьме царская ладья под траурным — белым — парусом скользила по зеркальной глади Великого Хапи. Лишь звезды были невольными свидетелями этого печального плаванья.
— Почему нет плакальщиц и воплениц? — прошептал один из гребцов, — нет даже барабанного боя. Против такого течения с барабанами идти было бы легче.
— По ночам идём! Почему? — буркнул в ответ, сидящий рядом кушит-нубиец, — что-то скрывают, там, в трюме ладьи…
Но не успел он закончить, как плеть надсмотрщика прошла по его широкой спине.
— Придержи язык, раб! Или скормлю тебя крокодилам!
И раб, втянув голову в плечи, сильней навалился на весла, изредка посматривая на восток.
Все с нетерпением ждали рассвета.
Едва первые лучи восходящего Хепри окрасят небосклон — им позволено будет отдохнуть.
Только темными ночами продолжает царская ладья свой скорбный путь. С рассветом ее скрывают в прибрежных тростниковых зарослях и тщательно охраняют от посторонних глаз — так повелел фараон Усер-Маат-Ра.
Но почему? Что или кого утаивает он в трюме ладьи? Кого втайне от всех приказал он доставить к Западному берегу? Вчерашнего друга… сегодняшнего врага? Этого рабам не дано знать, да и не нужно. Их дело — лишь грести. И они гребли, гребли без остановки всю ночь, мечтая лишь об отдыхе да ячменной похлёбке.
И они из последних сил рывком наваливались на весла. Весла взлетали высь… и тяжело падали в темную воду…
Звезды одна за другой исчезали с небосклона. Туман над водой уже стелился розоватой полосой.
Вот-вот рассвет…
Ждать рабам недолго. Скоро, уже совсем скоро пурпурные лучи пробьются над кромкой неба, и, наконец-то, им позволено будет отдохнуть.
С надрывом, очень тяжело даются последние взмахи весел… Рабы с вожделением поглядывали на небольшие заводи — может это заветное место, а может это, — и каждый из них старался первым заметить удобное для стоянки местечко. Вот и небольшая затока, и камыша много, и с берега не было бы видно ладью, но смотрящий лишь отмахивает плетью счёт — останавливаться не намерен.
На палубу, беспокойно оглядывая чуть розовеющий восточный берег, вышел Мернептах.
Он знает, чтобы исполнить приказ отца и доставить «презренный груз» в назначенное место, надо идти ночами, остерегаясь городов и храмов. Если хоть одна живая душа узнает о них, то им не дойти — поднимется весь Египет — и тогда не исполнить ему воли фараона! Хорошо, что несколько ночей были безлунными, и их парус не так был заметен на темной глади воды.
Вдруг Мернептах напрягся…
Но! Что это?!
