— Боже, что они все от меня хотят? Что же это такое?!
Мумии, саркофаги, волны узнавания, запахи, таинственный Жук, знаки на нем, лица арабов, странные вопросы и странные ответы… Всё неслось каруселью. Она понимала, что именно она и есть тот центр, вокруг которого всё и вертится. Чем больше пытается понять, ну хоть ухватить малую толику сути в этом калейдоскопе, тем тяжелей ей остановить этот чудовищный вихрь. И вскоре всё настолько слилось в одну пеструю массу…, кружилось, как смерч, что она уже и не отличала, где день сегодняшний и вчерашний, где явь, где сон, и лишь догадывалась по мимолетным всполохам, что проносились в сознании. Она силилась остановить это кружение, но уже не могла: всё вертелось, сливалось, и остановить этот хаос мыслей — вопросов было невозможно…
«Почему? Зачем? Что это? Кто я?»
…Земля стремительно уплывала из под ног…
Глава седьмая
Воскресшая
I
Узбекистан, Червак. 1965 год
— Какая луна!
— Да, деточка, луна чудо как хороша. Сегодня полнолуние, — проговорила бабушка Александра, отвлеклась от вязания, посмотрела поверх очков на Беллу, что стояла у распахнутого окна, — mon cher, ты побереглась бы — вечер прохладный, а то как бы не застудилась.
Луна медленно переплывала с одной горы на другую, цеплялась за острые выступы хребтов и исчезала в темном кружеве деревьев…
Вдруг боль резкая, острая! Белла вскрикнула, инстинктивно согнулась, придержала живот, оберегая ребёнка внутри себя от этой ужасной боли. (Хотя, возможно, именно он и был виновником). Мгновение, и боль прошла так же внезапно, как и появилась.
— …Qu'est-ce que c'est? mon cher? — пристально вглядываясь в лицо внучки, произнесла бабушка.
— Да что-то кольнуло, — всё, также придерживая животик и прислушиваясь к себе, ответила Белла.
Боль утихла, и она улыбнулась бабушке.
— Прошло… Ложная тревога…
Но через двадцать минут всё повторилось, и ещё, и ещё…
Когда схватки начали повторяться с меньшими интервалами, и Белла менялась в лице до неузнаваемости, бабушка Александра не выдержала и позволила себе несмелое, но настойчивое предположение:
— Деточка, а не вызвать ли нам врача? Мне кажется, у нас преждевременные роды!
— Бабушка, может это аппендицит?
— Да, да, деточка, аппендицит! — не удержалась от иронической улыбки старушка, — восьмимесячный, Mon cher!
II
Боль продолжала нарастать и вскоре превратилась в одну ужасную, опоясывающую всё тело боль. Белла ходила, корчилась и ждала, когда акушерка, — толстая узбечка, — соизволит обратить на неё внимание. Но почему-то та не считала нужным тратить на роженицу своего драгоценного внимания — она бродила из одной пустой палаты в другую, что-то перекладывая и переставляя там, шумела инструментом и звуки железа разносились стальным эхом по родовому залу, при этом она нарочито не замечала ходившей за ней по пятам роженицы. Создав видимость работы — проведя «сложнейшие» манипуляции с инструментами, акушерка уселась за стол, подтянула к себе папку с бумагами, взяла ручку и, подняв большие, ленивые, как у коровы глаза, сказала:
— Имя твое, — произнесла по-русски, но с сильным узбекским акцентом.
— Белла, — бледными губами прошелестела роженица.
— Бичора! (с узбекского буквально: Бедняжка), — покачала головой акушерка, словно предчувствуя исход всего этого мероприятия, — Бичора!
Почти час она задавала вопросы. Белла, пытаясь не кричать от боли, отвечала, акушерка нехотя, никуда не спеша записывала. Когда долгая процедура приёма была закончена, акушерка с усилием оторвала от стула своё грузное тело и, перекатываясь, как утка, с ноги на ногу, отвела роженицу в палату. Указала на кровать коротеньким пальцем, коверкая слова, пробурчала:
— Вот, ложись, спи, рожать тебе ещё рано. И не кричи, терпи! — сказала и уковыляла, тяжело припадая на одутловатые ноги.
Белла опустилась на кровать, серебристые капельки стекали по щекам. Плакала то ли от боли, то ли от обиды, то ли от одиночества — в этом поселковом роддоме сегодня она одна. И так ей было одиноко, так горько!
Раньше она думала, что когда она будет рожать, то весь мир, затаив дыхание, замрет в ожидании: «Как же там у нее? Что? Как?» Но оказывается, мир не замер, и никто не стоит под окнами, и любимый где-то далеко! И она совершенно одна! Одиночество придавало её слезам горький привкус…
III
Ночью Сергей долго не мог уснуть — терзали кошмары. Смутные предчувствия и видения хороводили в воспалённом мозгу и никак не покидали его. То колоссы Рамсеса гонялись за ним, стремясь раздавить его, а он все увёртывался от них и пытался бежать, но ноги от страха словно врастали в землю. Он силился кричать, его крик тонул в ртутном мареве раскаленного солнца. То мумии с пустыми глазницами, как бабочки вились вокруг него и, расставив руки с белыми свисающими бинтами, старались поймать и обмотать этими погребальными лентами. От их прикосновений он вздрагивал, как от прикосновений к оголённому электрическому проводу. И он опять пытался бежать, но мумии настигали его и, обматывая с ног до головы бинтами, душили, заглядывали ему в лицо черными глазницами, дико смеясь…
Задыхался, отбивался от них, на какое-то время ему удавалось вырваться, но мумии вновь настигали его.
Он уже совсем выбился из сил — кольцо из мумии все больше сжималось — они, вытянув вперед руки, шевеля скрученными пальцами, уже почти дотягивались до его шеи, мерзко шипели пустыми ртами…
Вдруг вдали, появилось светлое пятно, и оно на мгновение отвлекло их внимание.
Казалось, это светлое пятнышко старалось спасти его! Разъярённые мумии, увидев новую жертву, рыча, бросились к ней, и Сергей с облегчением вздохнул. Он уже было собирался бежать прочь, пока мумии не вспомнили о нем снова, но что-то его остановило — силуэт белого пятна показался ему знаком. Он напряг зрение, пытаясь увидеть, кто же так заинтересовал мумий, кто же пожертвовал собой ради него? Но ничего не видел, кроме отдалённых очертаний. Но кого? Кто это был? До рези в глазах, пытаясь различить хоть малую толику, всматривался в это существо, но, видел лишь отдельные, нечёткие линии. В какой-то момент ему почудилась арабская женщина под прозрачной белой чадрой.
«Странно, — подумал он, — я ее не знаю! А она ради меня…»
Но всё же что-то в этом силуэте было до боли знакомо… что-то родное… очень-очень знакомое, но что?
Мумии с рёвом набросились на новую жертву и в мгновение превратили её в такую же мумию…
«Новоиспеченная» мумия тихо заплакала. Сергею стало жаль её и так горько на сердце, так жаль эту бедняжку, что пожертвовала собой ради него, что он не выдержал и сам разрыдался. Рыдая, он подходил к ней всё ближе и ближе, протягивал руки, хотел дотянуться, сорвать с лица бинты. Но руки не слушались его, безвольно повисли, как свинцовые гири, и лишь раскачивались от его усилий. Вот он еле-еле с невероятными усилиями дотянулся…, дотронулся до нее…, потянул за край бинта…, а там…
