Росси немного смутился, но ответил очень мягко и спокойно:
– Отчего вы спрашиваете меня, а не самого мсье Михайлова?
– Оттого, что вы кажетесь мне человеком правдивым! – резко пояснил Огюст. – И извольте все же ответить! Мнение мсье Михайлова об одеколонах меня не интересует, черт возьми! Но отчего он сомневается в моих профессиональных знаниях?
– Вы сами дали к тому повод, – негромко сказал Росси.
– То есть? – В голосе молодого архитектора звучал вызов.
– Ваш столь поспешно опубликованный альбом, где нет никаких конструктивных решений, а лишь демонстрируется ваше блестящее владение карандашом, знание стиля и талант декоратора, позволил думать, будто вы проекта не сделали, мсье, а лишь нарисовали картинку собора, – проговорил Росси, не опуская глаз под яростным взглядом Монферрана. – Зачем было так спешить? Получилось, что вы просто похвастались. Это, конечно, не означает, что вы плохой архитектор, но многих раздосадовало ваше тщеславие.
– Тщеславие?! – вскрикнул Огюст, окончательно взбешенный этими словами. – Да разве не вправе я был показать работу, над которой столько бился?! А конструктивна ли она и верно ли я решил инженерные задачи, покажет строительство! И как вы смеете называть меня тщеславным, если каждый из вас возненавидел меня именно за то, что этот проект поручили составить не ему?!
Карл Иванович вздрогнул, и его спокойные глаза вдруг огненно блеснули.
– Это уже слишком! – воскликнул он. – Меня, молодой человек, в этом не вините: я не испытывал и не испытываю неудовольствия от чужих успехов. И обвинять всех прочих у вас тоже нет оснований. Плохо вы начинаете свою службу, мсье, и коли дальше так будете продолжать, вас и в самом деле возненавидят!
– Не учите меня и не давайте советов! – Голос Огюста зазвенел и сорвался, лицо его залила краска. – Шепчитесь обо мне на лестницах и, если вам угодно, нюхайте, чем я надушился, но не суйте нос в мою душу, мсье! Я слышал, у вас большое семейство, ну так и занимайтесь воспитанием собственных детей, а я обойдусь без вашего воспитания и без ваших забот!
И, резко повернувшись, он взлетел вверх по лестнице.
Потом, придя в себя, Огюст кусал себе локти от досады. Господи помилуй, что с ним стало, что он восстановил против себя человека, прежде настроенного к нему миролюбиво? И ведь кинулся не на Михайлова, а именно на Росси, потому что Росси, а не Михайлов попался ему на дороге… Но ведь это выходка сумасшедшего!
Об этой ссоре он рассказал в тот же вечер Элизе, и она без раздумий сказала:
– Извинись.
– Не знаю, удобно ли… И не смогу я! – отрезал, отвернувшись, Огюст.
– Но ты же оскорбил его совершенно ни за что. Ну, ошибся он, подумав, что ты опубликовал альбом из тщеславия…
– Не ошибся! – закричал молодой человек, краснея, как обычно, от волос до воротника. – И из тщеславия тоже… А ему какое дело?!
– Ну, никакого, Анри, никакого, так ведь он сам тебя и не обвинял. Ну извинись перед ним, прошу тебя!
– Ни за что!
И он убежал в свой кабинет, яростно хлопнув за собою дверью.
После этого они раскланивались с Росси более чем холодно и никогда ни о чем не разговаривали.
И вот теперь Росси станет его судьей вместе с другими зодчими, тоже к нему не расположенными! Но остальным, он это знал твердо, едва ли удастся его посрамить – он уже видел, кто из них чего стоит, кто и что сможет сказать.
В проекте были слабые места, но ни Михайлову, ни Стасову, ни Бернаскони, и никому из академиков они не могли броситься в глаза, то были тонкости, для них незначительные, на самом же деле важные в таком строительстве. Исправить их Огюст надеялся уже во время работы. Но он не сомневался, что на них обратит внимание Росси – Росси, самый талантливый и самый грамотный (хоть у него и не было диплома Академии) архитектор Петербурга… И Росси его не пощадит!
Между тем надо было писать объяснения по поводу записки Модюи, надо было почему-то оправдываться, и Огюст, поборов отвращение, стал собирать нужные ему бумаги.
Он посетил французское посольство и обратился с просьбой к послу его величества мсье Ферронэ затребовать во Франции несколько необходимых ему документов. Ферронэ, правда, выслушал всю историю слегка насмешливо, а представленное архитектором письмо прочитал с иронической улыбкой, однако помочь обещал, и спустя два месяца у Огюста было свидетельство, удостоверяющее получение им звания архитектора по окончании специальной школы архитектуры, и характеристика его бывшего начальника мсье Молино, а также справка о награждении его орденом за отвагу, проявленную в битве при Ла-Ротье, и даже выписка из церковной книги церквушки Сен-Пьер-де-Шайо о его рождении, крещении, о сочетании браком его родителей и о дне его конфирмации, дабы он мог еще и доказать (кто знает, что еще предстояло ему доказывать?), что он и есть тот самый Огюст Рикар де Монферран, а не кто-то иной. Все эти бумаги, время их получения и их подлинность были самым тщательным образом заверены мсье Ферронэ.
В то же время произошло и событие совсем иного рода – совершилось то, чего так упорно добивался Монферран: ему было наконец дано право распоряжаться финансами и наймом рабочей силы на строительстве. Упрямец Головин уступал натиску архитектора.
– Но берегитесь теперь! – скептически заметил Бетанкур, когда Огюст с торжеством сообщил ему об этом. – Сколь я знаю графа Головина, он так просто ничего делать не стал бы… Ему, вероятно, хочется, взвалив на вас такую ношу, доказать, что вы с нею не справитесь…
– Да, но я же справлюсь! – возразил молодой человек.
– Дай-то Бог! – со вздохом заметил генерал и ничего более не прибавил.
В декабре, перед самым Рождеством, Монферран осуществил давнее свое желание сменить квартиру. Его казенное жилье было слишком удалено от Комитета и от площади, на которой он работал. Новую квартиру Огюст подыскал на Большой Морской, минутах в пяти ходьбы от Исаакиевской церкви. Квартира была просторная, с большой гостиной, с хорошим кабинетом, с отдельным черным ходом на кухню и в привратницкую. В пустой небольшой комнате Огюст оборудовал помещение для библиотеки, которое теперь было необходимо: книги не помещались в кабинете, ломились из шкафов, а в прежней маленькой гостиной то и дело валились с буфета на голову Алеше, когда он принимался вытирать пыль. Для Элизы, давно мечтавшей о фортепиано, был куплен наконец дорогой немецкий инструмент и торжественно поставлен в новую гостиную.
Элиза ликовала. Некогда она сама выучилась играть на фортепиано и теперь мечтала нанять учителя, чтобы довести свое умение до совершенства. Но с этим приходилось еще подождать: после переселения и покупки (чуть не на полшкафа) новых дорогих книг денег вновь не хватало, хотя Огюст и получал теперь гораздо больше прежнего.
Прошло Рождество, и январь восемьсот двадцатого года начался страшными неприятностями.
Его сиятельство граф Головин, ни о чем не предупредив Монферрана, добился назначения на строительство Исаакиевской церкви специального комиссара. В середине января этот комиссар, его звали Борушкевичем, появился на строительстве и потребовал у архитектора отчеты о работе и финансовые документы…
