У Лучано снова тревожно кольнуло сердце. На все его отчаянные попытки узнать хоть что-нибудь, мастер ничего не отвечал. Но… если бы Лучано ему не доверял, он бы не пережил тот проклятый экзамен в здравом рассудке. Значит, остается ждать и надеяться. И верить. А этот лист… Мм-м, как интересно можно с ним сыграть!
«И что ее величество потребует за такую услугу? – оборвал он собственные восторженные мысли. – Что такого даст ей моя благодарность, чего не может дать страх? В любом случае, считать себя обязанным я не собираюсь. Беатрис Риккарди должна мне несравнимо больше, чем деньги».
– Бери, – сказал Альс, будто услышав его сомнения и хмуро добавил: – Это я должен был обеспечить тебя деньгами на выкуп. Не знаю, сколько понадобится еще, но дам все, что смогу.
– О, этого вполне достаточно, – заверил его Лучано, бережно сворачивая лист. – Если дело можно будет решить деньгами, поручительства Риккарди точно хватит. Лучше пусть платят они – не обеднеют. Альс, тебя… что-то беспокоит?
– Беатрис, – признался друг, отводя взгляд. – Она очень изменилась. Женщины в положении часто беспокойны, но с ней что-то не так. Она то просит, чтобы я был с ней каждую свободную минуту, то сама меня прогоняет. То хочет, чтобы я признавался ей в любви, то рыдает, что станет некрасивой, и я ее брошу. Лу, я стараюсь! Просто не знаю, как ее успокоить. Она прогнала нескольких фрейлин, потому что ей показалось, будто я на них поглядываю. Знаешь, как обидно?! Я же никогда, ни за что… Она заставила меня поклясться, что если умрет родами, я не отдам Алиенору с Береникой итлийским родственникам. Говорит, что там из них воспитают дорогой товар, как из нее когда-то… Я поклялся, но что за глупости?! Целители говорят, что нет никакой опасности, она легко носит дитя, да и прежние роды были быстрыми и легкими. Но с ней что-то не так, Лу, понимаешь? Вчера ей показалось, что она увидела морщинку! И она кинула щеткой для волос в молоденькую фрейлину, которая отвечает за эти… ну как их… притирания всякие! Обвинила ее в том, что девица подменила снадобья! И выгнала со службы, а девушка – сирота, и жалованье фрейлины – ее единственная возможность собрать себе приданое. И я даже вступиться не могу, потому что… сам понимаешь.
– Понимаю, – пробормотал Лу, соединив то, что рассказывал Альс, с шепотками прислуги и фрейлин. – Действительно, если у женщины к сорока появляется аж целая морщинка, это крем подменили, как же иначе? Альс, ты ничего не сможешь с этим сделать, поверь мне. Ну разве что терпеть, пока она родит и вернет себе былую красоту, но и тогда… – Он запнулся, с тоской понимая, что объяснять такие вещи влюбленному бесполезно, и все-таки попытался: – Альс, она итлийка. Помнишь, я тебе говорил, что наши девушки расцветают рано? Увы, красота не вечна, южанки старятся раньше северянок. Ее величество очень хороша собой! И она еще долго будет казаться красавицей, но беда в том, что она не хочет быть просто красивой. Она хочет быть безупречной. Как раньше, м? Чтобы женщины завидовали, а мужчины сворачивали шеи, глядя ей вслед, и мечтали, мечтали… О, не думай, это не для измены! Наоборот, чем сильнее она будет нравиться всем, тем больше надежды, что останется красивой для тебя. Ты моложе, Альс. У тебя впереди долгие годы расцвета красоты и мужской силы. А ее цветок распустился окончательно и скоро начнет терять первые лепестки… Поверь, нет ничего страшнее для женщины, которая всегда считала красоту своим мечом и щитом.
– Но я люблю ее, – тоскливо сказал Аластор. – И буду любить всегда. Она же моя жена, мать моего ребенка… Неужели можно разлюбить человека из-за какой-то… морщинки? Почему она мне не верит?
– Потому что раньше в ее жизни не было таких мужчин, – сказал Лучано, промолчав, что в этом он еще как понимает Беатрис. У него тоже не было таких. И как же больно, что не будет… – Родня выдала ее замуж, обменяв на купеческие льготы. Муж унижал и отвергал. Главный поклонник всю жизнь бесполезно страдал, а потом женился на другой и счастлив. Придворные льстили в глаза, но шептались за спиной. Как тут хорошо думать о людях, м? И тут появляешься ты! Принц, красавец, герой… И смотришь на нее, как… – Лучано проглотил просившееся на язык «влюбленный телок» и поспешно заменил его: – Истинный паладин! Она боится тебя потерять. Осторожнее, Альс. Такая женщина, как твоя жена, будет драться за свое счастье любыми средствами.
– Я поговорю с целителями, – вздохнул Аластор. – Пусть ей успокоительное назначат. Что тут еще можно сделать? Ну как я могу ее убедить, что не собираюсь изменять, если и правда не собираюсь? Спасибо, Лу!
– Всегда к твоим услугам, монсиньор, – улыбнулся Лу, вставая и подходя к дверям спальни. – Не трудись меня завтра провожать, я уеду рано утром. Лучше выспись хорошенько.
– И на тренировку! – мечтательно сказал Аластор. – Чтобы хоть на часик все это из головы вылетело! Кстати, Лу, все забываю спросить, долго ты будешь звать меня «монсиньор»? Не подумай, мне нравится, и на людях это уместно…
– Всегда, – усмехнулся Лучано. – У меня ведь никогда раньше не было собственного синьора! Доброй ночи!
Он шутливо поклонился и отступил во тьму своей комнаты. Прикрыл дверь и привалился к ней спиной с другой стороны. Навалилась такая усталость, будто целый день отплясал на тренировочной площадке с рапирой и дагой против кого-то из выкормышей грандмастера Лоренцо.
«Не могу же я звать тебя так, как мне хочется, – подумал он с горькой улыбкой. – Во всяком случае, вслух. А «монсиньор», если не прислушиваться, это почти «ми аморе»…
Глава 19
Беда
Утро выдалось не по-осеннему жарким и душным, словно собиралась гроза. И это при абсолютно ясном небе! А может, Аластору это лишь казалось из-за мучительной тревоги, поселившейся под сердцем. Уж слишком тихим и сосредоточенным выглядел при прощании Лу, когда Аластор все же вышел проводить его на рассвете, и слишком благостно улыбался его мастер, кланяясь на прощание и благодаря за радушный прием и милости, оказанные Фортунато.
Нет, Аластор и сам видел, что пожилой итлиец любит воспитанника, как родного, вот только не был уверен, что окажется сильнее – любовь или законы Шипов. К тому же синьор Фарелли – не единственный глава гильдии, кто знает, что решат остальные? Хочется надеяться, что вексель Риккарди склонит чашу весов в нужную сторону, но как невыносимо, когда есть только надежда! И как, скажите на милость, вникать в бесконечные государственные дела, если мысли то и дело возвращаются к другу, которому даже помочь нельзя, потому что нечем?!
Мрачно взглянув на небо, лениво золотящееся на востоке, Аластор направился к тренировочной площадке. Конечно, рановато, однако месьор д’Альбрэ уже наверняка там – он и в столице, как в поместье, встает еще до рассвета. А канцлер явится с докладом часа через два, не раньше – хватит времени, чтобы как следует проветрить голову.
Он угадал, наставник уже разминался с соломенным чучелом, а двое гвардейцев с восхищением впитывали глазами каждое его движение. Увидев Аластора, они поспешно поклонились и вытянулись.
– Вольно, господа, – кивнул Аластор и в свою очередь поклонился бретеру. – Доброе утро, месьор д’Альбрэ. Я не опоздал?
