«Чем жиже похлебка, тем пышнее перо на шляпе, – улыбаясь, добавил грандсиньор Дункан. – Бывал я в тех княжествах, дыра удивительная, но у любого мелкого дворянчика гордости, как у Трех Дюжин».
– Прошу, синьор, – сказал его провожатый, выводя Лучано на просторную террасу, облицованную розовым мрамором.
Ветви огромной старой маслины почти касались ограждения, закрывая от палящего, несмотря на осеннее утро, солнечного жара, и Лучано с особой остротой почувствовал, что вернулся в Итлию. В Дорвенанте уже опадают листья, а солнце греет лишь днем, да и то ему не сравнить с местным…
«Местным? – с недоумением поправил он себя. – Я хотел сказать “родным”, верно?»
Оставив провожатого позади, он неторопливо прошел по кружевным пятнам солнца и тени до другого конца террасы и остановился перед небольшим столиком, за которым сидели два старика. Это что, загадка, м? И кто из них Риккарди?!
Одинаково богатая одежда – черные камзолы по моде полувековой давности, густо расшитые жемчугом и драгоценными камнями. Высокие воротники-стойки, резкие складки на жесткой ткани. И не жарко же почтенным синьорам! Впрочем, стариков, говорят, кровь плохо греет… Одинаково коротко подстриженные волосы блестят чистейшим серебром. Любопытно, почему короткие? Конечно, этих двоих даже слепой не примет за простолюдинов, но что это, привычка к удобству? Или способ показать, что есть вершины, до которых этикет не дотягивается?
А вот глаза разные. У левого – ярко-черные и блестящие, живые. У правого – мутно-желтые, наполовину прикрытые тяжелыми веками. Левый из грандсиньоров смотрит пронзительно, изучающе, правый откинулся на спинку кресла и то ли дремлет, то ли просто болен. Этот рассеянный, обращенный куда-то в себя взгляд и морщинистое лицо напомнили Лучано черепаху, которая ненадолго высунула голову из панциря и хочет лишь одного – снова туда спрятаться.
– Грандсиньор Риккарди, – поклонился Лучано левому из стариков, уверенный, что угадал. – Грандсиньор… – поклонился он правому. – Мое почтение и самые лучшие пожелания от его величества Аластора.
Он сунул руку за отворот камзола и про себя усмехнулся, когда кусты за террасой тут же шевельнулись. Интересно, сколько человек расставлено по безлюдному, на первый взгляд, саду? А еще интереснее, в честь чего такая забота? Послы обычно убийствами не балуются, даже если они из Шипов. Это, в конце концов, дурной тон!
Достав конверт из жесткой вощеной бумаги, он медленно поднял его перед собой, чтобы невидимые наблюдатели хорошо разглядели, и замер.
– Какой вежливый молодой синьор, – одними губами улыбнулся левый старик. – Ну-ну, не извольте беспокоиться. Это мои дети и внуки уверены, что мне еще стоит чего-то бояться. Идите к нам, юноша, не стоит стоять, если можно присесть. Вы, конечно, еще слишком молоды и резвы, чтобы это понимать, но если доживете до моих лет, непременно вспомните.
– Благодарю за приглашение, грандсиньор.
Снова поклонившись, Лучано приблизился и сел в единственное свободное кресло, внутренне передернувшись – обращенную к саду спину так и сверлили чужие взгляды. Отвратительно!
– Кладите ваш конверт, бумаги подождут, – махнул Риккарди унизанной перстнями рукой, которая больше всего выдавала его возраст и худобой, и темными пятнами. – А вот шамьет может остыть.
«Как будто по первому даже не щелчку пальцев, а взгляду не принесут свежий», – усмехнулся Лучано и положил конверт. Риккарди не стал звать прислугу, он сам наклонил кувшин над пустой чашкой, и темная душистая струя полилась в белоснежный чинский фарфор. Надо же, какая честь! И ведь не откажешься, неправильно поймут. Впрочем, как раз правильно, однако от этого не легче.
Лучано пригубил шамьет и покатал на языке первый глоток, вполне искренне наслаждаясь вкусом. Знакомый рецепт, простой, но очень выигрышный, с апельсиновыми корочками и корицей. И никаких, вроде бы, посторонних добавок, что особенно приятно. Хотя леденец-антидот, который он рассасывал, переходя порталом в Джермонто, все равно не лишний.
Наверняка у этой милой семьи есть собственный зельевар для деликатных поручений. Вот так выпьешь замечательного шамьета, а через несколько дней узнаешь, что теперь для долгой и счастливой жизни тебе нужно время от времени принимать лекарство. Которое, вот незадача, знает лишь один человек. Зато готов делиться им по первой просьбе, конечно, пока ты взамен оказываешь ему дружеские услуги. Нет-нет, хороший антидот еще никому не повредил! С ним как-то вкуснее! И вообще, когда собственный наставник угощает тебя подобной конфеткой перед визитом в чей-то дом, только идиотто откажется. Или тот, кого ничему не научило первое знакомство с Риккарди.
– Говорят, вы настоящий маэстро шамьета, юноша, – снова растянул Риккарди губы в улыбке, так и не затронувшей глаза. – Так что вряд ли мой повар вас чем-то удивит.
– Передайте ему мое искреннее восхищение, грандсиньор. Прекрасно сварено.
Что ж, нам тоже улыбок не жалко. Можно и шамьету выпить, и садом полюбоваться, и беседу поддержать. А все-таки, кто этот второй грандсиньор, которого Лучано не представили?
Словно отвечая на его мысли, Риккарди хмыкнул, плеснул тому шамьет и бесцеремонно позвал:
– Просыпайся, Бальтазар. Когда к нам еще занесет в гости такого интересного юного синьора? Говорят, он держал за хвост самого Баргота, пока другой синьор, тоже молодой и не менее интересный, отшибал бедняге рога.
– Богохульник, – не поднимая тяжелых век, скрипуче отозвался его собеседник. – Нет бы подумать, что скоро с ним встретишься, и придержать язык. Может, отделался бы котлом похолоднее.
– Ну что ты, не настолько я плохого мнения о грандсиньоре Барготе, чтобы верить, будто он карает за шутки, – ухмыльнулся Риккарди. – Опять же, если мне выделят котел похолоднее, тебе же будет одиноко в том, что на самом дне.
И подмигнул Лучано.
Да-а-а… сразу видно давних друзей. Когда Лоренцо заглядывает к Ларци выпить молодого вина и сыграть партию в арлезийские башни, эти двое ведут себя точно так же. «Отравитель» и «кишкорез» – это самое частое, что можно от них услышать, а партия может длиться часами, потому что всем понятно, что совершенно не в ней смысл.
Лучано окатило изнутри завистью. Пожалуй, он хотел бы такую старость! Раз уж детей и, соответственно, внуков у него никогда не будет, то пусть хотя бы рядом окажется настоящий друг! Альс и синьорина…
Он поднес чашку к губам, и вдруг зависть сменилась чем-то совсем иным. Тревога… болезненная горькая тоска… Такая мучительная, что на несколько мгновений Лучано испугался – вдруг его все-таки отравили? Но нет, легкий привкус во рту подтверждал, что антидот работает как надо, шамьет казался чистым, просто… Да что ж ему так плохо-то?!
В глазах потемнело, и вслед за тоской накатил страх. Бессмысленный и от этого еще более мерзкий. Когда понимаешь, чего боишься, можно сделать хоть что-нибудь! Бежать, сопротивляться, разговаривать… А что делать, если страх приходит беспричинно?
