Впоследствии одни наши соотечественники покинули Болгарию и отправились дальше в поисках лучшей доли, другие натурализовались и обрели здесь вторую родину, третьи оказались в рядах антисоветских и даже профашистских организаций. Но большинство беженцев вернулись в Россию.
Болгарские коммунисты вели агитацию среди эмигрантов, призывая их возвращаться на родную землю. Организацией репатриации занимался Союз за возвращение на родину (Совнарод). Димитров был хорошо осведомлён о деятельности этой организации — там работала Елизавета, вдова брата Николы. Выполняя волю покойного, эта отважная женщина с великими тяготами добралась через границы и фронты Гражданской войны до Софии и привезла бабушке Парашкеве двух внучек — Олю и Веру.
Елизавета рассказала, что пришлось пережить ссыльнопоселенцам в далёкой Сибири. Никола подряжался заготавливать дрова, мостить дороги, пока не заболел. Семью стала содержать Елизавета мытьём полов и стиркой белья. Никола ходатайствовал о переводе в Минусинск, где надеялся устроиться в типографию. Его поддержал врач Енисейской больницы Вицин, известный своим гуманным отношением к политическим ссыльным. Второго августа 1914 года Вицин выдал Димитрову медицинскую справку о том, что тот «страдает туберкулёзным поражением лимфатической железы шейного позвоночника», и рекомендовал минусинский климат, а также хирургическую операцию в Красноярске или Томске. Через месяц губернатор Крафт разрешил Николе поселиться под надзором полиции в селе Усть-Абаканском Минусинского уезда, однако прогрессирующая болезнь помешала переезду. А в направлении на операцию ему было отказано. Паралич ног приковал Николу к больничной кровати в Енисейске. Он умер 28 мая 1916 года
[33].
У Оли и Веры не было свидетельств о рождении. Матушка Парашкева договорилась со знакомым православным священником, и тот крестил девочек и выдал документ, удостоверяющий, что они родились в законном браке Николы и Елизаветы Димитровых и по национальности болгарки. Такова была воля отца.
Георгий подыскал новым родственникам жилье, а когда началась репатриация эмигрантов, устроил Елизавету на работу в Союз за возвращение на родину. Совнарод и советская миссия Красного Креста были закрыты в июле 1923 года, а их сотрудники высланы в СССР. Уехала и Елизавета с девочками.
Осенью 1922 года появилась возможность технического сотрудничества БЗНС и БКП. Семнадцатого сентября коммунисты ряда городов и сёл поддержали политическую акцию земледельцев против собрания сторонников «Чёрного блока» в Велико-Тырнове. Отряды крестьян разогнали «блокарей». В тот же день коммунисты провели партийные сборы — своего рода смотр революционных сил.
Георгий Димитров отправился в хорошо знакомую ему Врацу. Здесь в сборе приняли участие более пяти тысяч коммунистов и комсомольцев
[34]. Подобной манифестации с красными знамёнами и оркестрами город никогда не видывал. Четыре оратора одновременно выступали с четырёх трибун, установленных в разных концах городской площади. Одним из ораторов был Димитров.
После митинга он попросил секретаря окружного комитета БКП Гаврила Генова собрать надёжных товарищей. Генов был из нового поколения партийных активистов — тех, кто, едва достигнув зрелого возраста, оказался в действующей армии. Почти все участники совещания прошли первую политическую школу в окопах мировой войны — Христо Михайлов, Фердинанд Козовский, Георгий Дамянов, Замфир Попов. Говорили об укреплении военно-технического аппарата партии, мобилизационных планах на случай чрезвычайного положения, сборе оружия, оставшегося с войны, устройстве тайников для его хранения.
Деловое совещание мало-помалу перешло в дружеский разговор. Димитров припомнил подробности своего первого приезда во Врацу, когда на собрание пришло всего три десятка человек, и крутые тропки Врачанского балкана, которые по ночам преодолевал на пару с Ангелом Анковым, расспрашивал о знакомых рудокопах с «Плакалницы». А Генов, Дамянов и Попов рассказали, как слушали лекции Димитрова в читалиште «Развитие», когда учились в гимназии…
Три месяца назад Димитрову исполнилось сорок. Воспоминаний уже накопилось много, но они ещё не перевешивали интерес к настоящему и способность находить новые пути в будущее. Пожалуй, впервые он ощутил свой возраст не здесь, во Враце, а в родном квартале Ючбунар, когда комсомольцы после первомайской демонстрации пригласили его и Любу в квартальный клуб. Все ребята были в красных рубашках с поясками. Многих из них Георгий хорошо знал. Вот сидит на подоконнике Христо Смирненский, по виду почти мальчик, — поэт и сотрудник журнала «Красный смех». Он что-то рассказывает своему другу Трайчо Костову. Возле Елены, сестрёнки, самой юной из Димитровых, — пышноволосый здоровяк Вылко Червенков. Младший брат Тодор принёс кофе из соседней кондитерской и теперь, изображая официанта, ходит по пятам за своей подругой Надеждой, расставляющей чашки. Молодая революционная поросль…
Георгий и Люба засиделись в тот вечер с молодёжью допоздна. Пили кофе, жевали вязкий лукум, смеялись, шутили и пели. Запомнилось, как Смирненский, выйдя на середину зала, читал «Красные эскадроны» — любимое стихотворение революционной молодёжи:
Ах, летите эскадроны! К вам сегодня миллионы
угнетённых устремили и надежду и любовь…
И, подняв кулак суровый, целый мир встаёт, готовый —
потрясён и очарован — слушать ваш победный зов.
И когда разрушит пламя древний замок, и пред вами
от него последний камень рухнет в пепле и золе,
вы с коней своих сойдите и губами припадите
к отвоёванной для братства и для радости земле.
«Беззаботная и бесстрашная молодость, что тебя ждёт?», — подумал он тогда.
Последние месяцы 1922 года наш герой снова провёл в Москве — участвовал в заседаниях II конгресса Профинтерна и IV конгресса Коминтерна. На одном из заседаний была зачитана телеграмма из Владивостока: Красная армия овладела последним крупным городом на востоке страны. Пришёл конец Гражданской войне и иностранной военной интервенции.
Вместе с первыми успехами новой экономической политики рос авторитет советской власти. Доклад Ленина, прозвучавший 13 ноября на конгрессе Коминтерна, назывался «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции». На сей раз Ленин говорил по-немецки, и Димитрову было проще вникнуть в суть поднятых в докладе проблем. Он знал, что Владимир Ильич недавно перенёс тяжёлую болезнь, и чувствовал в его речи какую-то щемящую ноту. Ленин выдвигал тезис, развивал его, а потом снова возвращался к нему, словно оглядывая с разных сторон. Как будто был не совсем уверен в себе, беспокоился, чтобы слушатели хорошенько поняли его аргументацию. Говорил, в частности, о том, что принятая прошлым конгрессом резолюция об организационном строении компартий «слишком русская: она отражает российский опыт, поэтому она иностранцам совершенно непонятна, и они не могут удовлетвориться тем, что повесят её, как икону, в угол, и будут на неё молиться»
.
