Определённую роль в выборе такой линии поведения могли сыграть два письма из обширной почты генерального секретаря Коминтерна. Весной 1938 года директор Института мирового хозяйства и мировой политики Е. С. Варга направил Сталину послание под названием «Проблема нелегальных партий и массовые аресты». Копию прислал Димитрову. Евгений Варга, в прошлом активный деятель Компартии Венгрии и Коминтерна, в 1930-е годы стал крупным учёным-экономистом; Сталин высоко его ценил. Евгений Самуилович состоял кандидатом в члены ИККИ и был довольно близок Димитрову, даже бывал у него дома на семейных празднествах.
В письме Варги говорилось о росте проявлений национальной нетерпимости в СССР: ненависть к иностранцам буквально свирепствует, все они без разбора считаются шпионами. При этом автор не отрицал необходимости суровых мер против врагов народа и даже утверждал, что в условиях растущей угрозы со стороны фашистской Германии лучше арестовать двоих невинных, чем оставить на свободе одного шпиона. Беспокоил его вопрос политический — «процесс быстрого истощения и деморализации кадров коммунистических партий фашистских стран, на долю которых в предстоящей войне должна бы пасть очень крупная роль». Часть этих кадров сражается в Испании, часть арестована в СССР, а те, кто на свободе, глубоко деморализованы и обескуражены вследствие массовых арестов.
Читая письмо Варги, Димитров подчеркнул фразу: «Эта деморализованность охватывает большинство работников Коминтерна и простирается вплоть до отдельных членов Секретариата ИККИ». И далее: «Многие вследствие постоянной боязни полусумасшедшие, неспособные к работе». Внутренне согласился Димитров и с выводами автора о «путанице в мозгах» у коммунистов, работающих в подполье в своих странах, о ложных доносах, о невозможности что-либо выяснить относительно арестованных, о необходимости тщательной проверки справедливости обвинений, предъявляемых иностранцам
.
Неизвестно, ответил ли Сталин на это дерзкое послание, но никаких последствий для автора оно не имело; вождь и дальше, как ни в чем не бывало, обращался к Варге за экспертными заключениями.
Второе письмо на близкую тему, полученное Димитровым той весной, пришло от беспартийной фабричной работницы Семёновой. Неделю назад, сообщала Семёнова, сын, возвратившись из школы, сказал, что все ребята собираются бить поляков, латышей и немцев, потому что их родители — шпионы. Одноклассник сына, брат которого работает в НКВД, рассказал, что скоро все иностранные шпионы, живущие в Москве, будут посажены в тюрьму, а их семьи, включая детей, — будут громить, наподобие еврейских семей в царские времена
.
Димитров распорядился снять копию с письма и послать секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову, сопроводив просьбой принять соответствующие меры, если содержащаяся в письме информация подтвердится. Реакция Жданова осталась неизвестной. Но выбор Димитровым линии поведения был с этого момента сделан.
За период с 1937 по 1949 год Георгий Димитров направил в различные инстанции не менее 13 ходатайств о пересмотре дел репрессированных болгарских политэмигрантов с приложенными к ним списками, каждый из которых включал от 23 до 132 фамилий. Сохранилось более 50 писем об отдельных людях. Стопроцентного результата его послания, разумеется, не имели, порой даже оставались без ответа, но Димитров не выказывал обиды на «забывчивых» адресатов и писал снова. Фамилии людей, судьба которых оставалсь неясной, вновь включались в ходатайства, хотя многих из тех, за кого он ручался, уже не было в живых, о чём он не знал
. Сохранились также документальные свидетельства попыток Димитрова спасти от расправ немецких, австрийских и итальянских коммунистов.
Переписка Георгия Димитрова с советскими органами по вопросам пересмотра дел репрессированных, собранная воедино и дополненная сопутствующими материалами, могла бы составить поучительный документ эпохи. Едва ли есть другой пример такого рода. Даже если усилия Димитрова привели к освобождению каждого четвёртого или пятого из тех, кто числился в его списках, их судьбы, несомненно, являются весомым аргументом на беспристрастном суде истории.
Тридцать седьмой год стал тем рубежом, когда наш герой вынужден был полностью подчиниться чужой воле. Теперь он уже не смог бы, как в 1934 году, изложить в письме к Сталину свои нестандартные суждения по вопросам партийной политики, вступить с ним в прямой диалог. Однако никто не мог запретить ему думать, размышлять о муках рождения нового мира, искать ответы на опасные вопросы и оправдание своих поступков. Мы не можем знать, что происходило в его душе, какие конфликты приходилось ему усмирять в себе, не знаем, каково это — переписывать шестьдесят страниц фантасмагорических признаний и унизительных самооговоров польских коммунистов, помня при этом, что сам отправил их «к Ежову». Мы можем лишь догадываться об этом, вчитываясь в строки дневника и писем в защиту репрессированных, находя красноречивые намеки и параллели в наспех выписанных цитатах, размышляя над подчёркнутыми строчками в полученных письмах и прочитанных книгах. Не случайно он обратил внимание на чью-то фразу и записал её: «Меры самые крайние бывают полезными, но лишь на время».
Димитров искал объяснение всему происходящему (или оправдание неизбежности революционного террора?) и в событиях прошлого. Следы его вдумчивого чтения остались на страницах монографий А. Олара «Политическая история Французской революции» и А. Ефимова «Французская буржуазная революция XVIII века», но больше всего их разбросано по тексту пьесы Ромена Роллана «Робеспьер», вышедшей в Москве отдельным изданием в 1937 году.
Герои пьесы Роллана — беззаветные республиканцы. Они произносят зажигательные речи в защиту отечества, пекутся об интересах народа, исповедуют идеалы равенства и справедливости. Но, словно повинуясь неведомой и неодолимой силе, отступают от провозглашаемых ими гуманных принципов и погружаются в пучину террора.
Вот Робеспьер наблюдает из окна, как толпа улюлюканьем и свистом провожает на гильотину Дантона и его товарищей. Димитров подчёркивает пророческий возглас Дантона: «Робеспьер! Я первый схожу в могилу. Ты последуешь за мной!»
Вот члены Комитета общественного спасения Баррер, Карно и Билло жалуются друг другу на засилье врагов, прячущихся под личиной ярых якобинцев.
Вот подлый Фуше провозглашает, что ценой нескольких загубленных жизней можно подготовить счастье потомства.
Вот пылкий Леба восклицает: «Неужели такова плачевная судьба Революции, что она должна пожирать одного за другим своих сыновей?»
Подчёркиваниями отмечен также следующий диалог:
«Робеспьер. Не очень дружи со мной, Леба, а то будешь на подозрении.
Леба. Почему ты не порвёшь с людьми, которые завидуют тебе и порочат тебя?
Робеспьер.Ещё не время. Революция требует нашего единения. Ты ведь сейчас сам это проповедовал. […] Я знаю, на меня возлагают ответственность за все решения Комитета, и долг заставляет меня подтверждать их все, ни единым словом не осуждая их. Счастливое время, когда я был один, один сопротивлялся вражде всего Конвента. А теперь, когда власть в моих руках, я не менее одинок, но гораздо менее свободен в своих действиях».
